Журнал Наш Современник 2009 #1
Шрифт:
Кр-ец Чернокульский, чл. ВКП(б), в присутствии бойцов своего взвода заявил: "Если бы я знал, что нас повезут на Чукотку, я бы по дороге на Дальний Восток обязательно отстал".
С личным составом, особенно с теми, кто высказывает недовольство, проводится разъяснительная работа.
Несмотря на тяжелые бытовые и жилищные условия, в крайне суровых условиях Чукотки и наступившей арктической зимы личный состав бригады полон решимости выполнить поставленную Верховным Главнокомандованием Красной Армии задачу по укреплению северо-восточных рубежей и охране морских коммуникаций Советского Союза вдоль
Нач. политотдела
майор Попов
РАСТАКАЯ СЕЛЯВИ
Годы, проведенные на Чукотке, оказались для меня, с одной стороны, вроде бы потерянными, с другой - благополучными, хотя время было трудное, для страны полуголодное, а для многих подчас жестокое.
Некоторые офицеры, не выдержав и полугода из положенных по приказу трех лет службы на Чукотке, писали рапорты, правдой и неправдой добивались демобилизации, но я о таком исходе не мог и помыслить, хотя и меня к этому время от времени склоняли.
Не прошло и года после окончания войны, как мои родные, будто сговорясь, стали в письмах дружно убеждать меня уволиться из армии, чтобы получить "высокое образование и стать научным человеком".
Как писала мне мать: ".куда-нибудь поступишь, будешь служить, женишься, заведешь детей, кое-что скопишь, купишь домик". Я вдруг так жи-
во представил и почувствовал весь ужас и всю низость подобного будущего, что разрыдался.
Моя мать в свои сорок один год, обладая хорошим здоровьем и крепкими нервами, по-прежнему была в отличной форме: по утрам делала часовую гимнастику, работала с эспандером и скакалкой, после чего обтиралась холодной водой, а зимой - снегом, что и мне советовала делать "в зимний период" - я-то мог не только обтираться, но и купаться в снегу с октября по июнь месяцы.
Моя же родная сестрица, студентка, на материном поту и бабушкиной картошке повышавшая образовательный уровень в Московском университете, девица с весьма развитым критическим началом и склонная к язвительности, уговаривая меня демобилизоваться, в письме, полученном мною уже летом сорок шестого года на Чукотке, в конце толстым красным карандашом сделала хулиганскую, но весьма обидную приписку, нечто вроде припевки-частушки: "Как одену портупею, все тупею и тупею."
С этой недоделанной интеллигенткой после оскорбительного выпада по поводу моей офицерской судьбы я на несколько лет вообще прекратил всякие отношения.
Демобилизации я страшился необычайно. Что ждало бы меня в непонятной, пугающей гражданской жизни?… Несколько лет полуголодного студенчества, существование по карточкам с напряженной одуряющей зубрежкой, а потом?… Жалкое штатское прозябание где-нибудь в Чухломе или Му-хосранске3 с бессмысленным высиживанием и отращиванием геморроя в каком-нибудь нелепом учреждении, неуклюжая, лишенная всякой выправки и строевого вида гражданская, толстая, постылая жена и немытые, всегда хныкающие, не признающие дисциплины и порядка сугубо штатские дети…
И семейная жизнь меня, неопытного в обращении с женщинами, пугала. Я со страхом думал: для чего люди сходятся, женятся и живут вместе? Однажды в Германии я оказался невольным свидетелем семейных отношений.
Незнакомый мне офицер, наверное поддатый, рычал своей жене:
– Обезьяна ты рыжая! Я тебе как закатаю сейчас по рогам! Я что, нанимался всю жизнь тебя хотеть?
Лежа за тонкой перегородкой, я краснел и мучился от происходившего у соседей: поначалу были хныканье, всхлипывания, переходившие затем в крики, стоны, рыдания.
Что ждало бы меня в семейной жизни? Неужели подобное - собачиться по вечерам, как собачилась эта пара за стеной? Или неудачный семейный опыт моей матери, которая донашивала уже четвертого мужа? (Бабушка на очередное замужество своей дочери говаривала: "Если первым куском не наешься, то и вторым - подавишься".)
Стать штрюком, шпаком, штафиркой - любая штатская жизнь казалась мне чуждой, унизительной и совершенно неприемлемой.
Страшно было даже представить: пройдет год, два, три, пройдут пять и десять лет, а я так и не получу очередного воинского звания. Страшно было подумать: другие ротные, те же Дудин, Макиенко, Кушнарев, тот же дубо-лом Круглов, чье имя, как правило, склонялось командованием на совещаниях, все они в недалеком будущем получат звание "капитан", а я - никогда!… За что?!
И не будет у меня ординарца, в пургу и в мороз преданно притаскивающего в землянку котелки с варевом, и не будет двойного должностного оклада, и не будет у меня замечательного северного пайка по приказу НКО № 61… да и вообще ничего не будет… За что?!
Сама мысль о возможности такой перемены, о реальности подобного слома страшила меня невероятно.
За что?… Этот вопрос после войны возникал передо мною десятки раз и преследовал меня со времени демобилизации славного старика капитана Арнаутова, гусара до мозга костей, истинного русского офицера, которого даже представить на гражданке было невозможно.
3 Неуважительного отношения старшего лейтенанта Федотова к этим городам автор не разделяет.
За что?… Меня, такого хорошего, славного офицера, само пребывание которого в части радовало окружающих (так, по крайней мере, я был тогда убежден), не послали в академию?… за что меня отправили на Чукотку?… за что я, командовавший в конце войны в Германии отдельной разведывательной ротой, имевшей свою гербовую печать и угловой штамп, назначен здесь командиром линейной роты батальона автоматчиков?… за что я вынужден мучиться и страдать здесь, в холодной земляной норе, не видя месяцами свежих газет и ползая в сортир по канату, в то время как равные мне по должности и званию офицеры на материке, в России, не говоря уже о далекой Германии, живут в нормальных человеческих условиях, раздеваются на ночь, моются под душем, ходят в кино, в театры и музеи, гоняют на мотоциклах, танцуют на паркетных полах с девушками и красивыми женщинами, влюбляются и женятся?… А я. за что?!.
Там, на Чукотке, мы, победители двух сильнейших империалистических держав, буквально изнемогали от вполне заслуженного и по сути дела скромного желания, точнее, от естественной насущной потребности ощутить теплоту женского тела. Выполнение нелегких обязанностей воинской службы в тяжелых и суровых условиях Чукотки осложнялось нелепейшим и фактически антигосударственным обстоятельством - несмотря на таблетки, которыми нас усиленно кормил военфельдшер, лейтенант Пилюгин, низменные побуждения… проклятые гормоны ни ночью, ни днем не давали нам покоя, а на складе бригады тем временем хранились десятки ящиков, набитых никому здесь не нужными и не пригодившимися японскими трофейными презервативами.