Журнал Наш Современник 2009 #2
Шрифт:
ну, в самом крайнем случае, полякам
(они ж не все на сплаве насмерть бьются,
которые доходят до конца
маршрута) - вот и будут сувениры
о скалах близ кошмарного Аргута,
где гиблый перевал Верблюжье Ухо*,
где Карагемский мост. Ну, в общем, он
едва успел примериться зубилом,
как тут же и на щебне поскользнулся,
упал, короче, выродок и ногу
вот сей момент, прямёхонько, сломал".
VII
Давно - уже в ином тысячелетье со мной всё это было, до дефолта примерно за неделю и задолго до новой лжи кромешной, до войны…
Уж нет ни Югославии, ни Башен, умолк Шамиль, невесело Саддаму**, и, может, только белые
Дверь заперта, мы смотрим на творенье
сквозь щель замочной скважины, мы смотрим
сквозь объективы теле или фото
глазами соглядатаев чужих.
Тень репортёра, проданного в рабство
за лживый долг свободы и комфорта,
маячит за спиною непокорных -
он серый, он навеки пригвождён
к подобью ремесла, к лукавой страсти
пустого знанья… Ни любви, ни смысла
не создаёт зависимое племя,
и - шумно на невольничьих торгах!
И все молчат о подлинном владыке, не выдавят ни знака, ни намёка, а кто и проболтается по пьяни, Бжезинский или Гибсон - на того найдут управу…
Павич, Солженицын, Джон Фаулз, Маркес, Брэдбери, Мисима - последние обломки Атлантиды - пучиною почти погребены.
И у меня - не крылья за плечами - два спутника за левым и за правым - один свистит, другой поёт и плачет, один толкает, а другой хранит.
* Непроходимое для сплавщиков ущелье, участок реки Аргут.
** Уже после написания этой вещи произошло событие, после которого строчка, видимо, должна завершиться словами "повесили Саддама".
И только купол неба и вершины незыблемы пока и лучезарны, и не подвластны воле и веленью Вселенских наблюдателей. Пока. Пока, мой друг,
нам до второго раза, похоже, не дожить. Оно, быть может, и к лучшему.
Финал у этой фильмы не голливудским будет, видит Бог.
Декабрь 2006 г., Новосибирск
2. "Социалист-революционер"
Пока Николай путешествовал, то возносясь духом, то проваливаясь в срамные низины, то вновь воспаряя ввысь - его родные устраивали свою земную, обыденную жизнь. Сестра Клавдия по окончании гимназии работала учительницей в Суландозёрском земском училище Кондушской волости, начиная с 1898 года. К началу 1905 года она, как свидетельствует Василий Фир-сов, "как видно, окончательно рассталась с учительской работой". Брат Пётр служил по почтовому ведомству сначала в селе Вознесенье Оштинской волости Лодейнопольского уезда, а затем - в Федовском почтово-телеграфном отделении в деревне Федово Каргопольского уезда. Он и прожил жизнь скромного почтового работника.
Николай же, вернувшись домой, жил на иждивении отца - сидельца казённой винной лавки в Желвачёве. Помогал по хозяйству, но, видно, больше времени проводил за чтением книг - старых и новых, был погружён в себя, о чём-то непрестанно размышлял. Время от времени уходил из дома и отправлялся в путешествия по Вытегорскому уезду и за его пределы. Обзаводился новыми знакомствами - уже из среды ссыльных в Олонецкую губернию, в том числе и с Кавказа. С земляками-вытегорами
Неизвестно - как и когда вышел Клюев на издателя Н. Иванова, который поместил два его стихотворения в сборнике "Новые поэты" в 1904 году. Во всяком случае, первая публикация двадцатилетнего поэта отнюдь не выделяется на общем фоне многочисленных стихотворений того времени - ни сентиментальной жалостливой интонацией, ни словарём, в котором преобладают общеупотребительные "поэтизмы". Видно, что Клюев только-только начинает нащупывать свою дорогу и, естественно, начинает с повторения уже отработанных мотивов одиночества "среди житейской суеты", гибели "идеалов красоты" и "юных стремлений". Впрочем, одна строфа обращает на себя внимание:
Мне нужно вновь переродиться, Чтоб жить, как все, - среди ст Я не могу душой сродниться С содомской злобою людей.
среди страстей.
Продолжение. Начало в N 1 за 2009 г.
"Мне нужно вновь переродиться…" Это уже предощущение собственной протеевской сущности и свойства менять облик, как позже сформулирует Клюев, "быть в траве зелёным, а на камне серым…" Ему уже не единожды приходилось "перерождаться" - из монастырского послушника - в хлыста, из хлыста - в "отреченного", из послушного сына - в непокорную "тварь"… Теперь предстоит новое "перерождение", - "чтоб жить, как все, - среди страстей…" Только его "страсти" - иной природы, чем общечеловеческие. И невозможность для него сродниться "с содомской злобою людей" - для него, в результате чужих манипуляций познавшего содомский грех, узревшего подлинный содом в человеческих взаимоотношениях в "миру" и осудившего его в своей душе, - уже как бы провозвестие грядущей судьбы: он будет со многими - и до конца не будет ни с кем, он будет менять социальные роли (отнюдь не маски!) на противоположные тем, в которых выступал ранее, - и останется, по сути, лишь с самим собой.
…Поэтический дебют совпал с дебютом революционным. Русская деревня бурлила, как перекипевший котёл. Клюев был не просто захвачен этой волной - он мечтал о революции, как о свободном развитии духа. О революции, творимой "всёвыносящим народом", который "факел свободы зажжёт", и исчезнет "кошмар самовластья", и земля, и леса станут Божьими и принадлежать будут народу - Божьему телу… И он сам, "не раб, а орёл", готов вместе с "братьями" петь "новые песни" и слагать "новые молитвы".
"Безответным рабом Я в могилу сойду, Под сосновым крестом Свою долю найду".
Эту песню певал Мой страдалец отец И по смерть завещал Допевать мне конец.
Но не стоном отцов Моя песнь прозвучит, А раскатом громов Над землёй пролетит.
Не безгласным рабом, Проклиная житьё, А свободным орлом Допою я её.
Чисто кольцовский размер, и кажется, что для Клюева Кольцов и стал поначалу поэтическим ориентиром… Так, да не так. В стихах 1905 года Клюев использует образы и мотивы и Леонида Трефолёва, и Петра Якубовича (а источник стихотворения "Безответным рабом…" - трефолёвская "Наша доля - наша песня", посвященная памяти Ивана Захаровича Сурикова, на что указал Сергей Субботин). Использует, не подражая, а вплетая в свой текст, подобно тому, как древнерусские книжники вплетали в свои тексты скрытые цитаты из Писаний и псалтири.