Журнал Наш Современник №4 (2002)

Журнал Наш Современник

Конечно, многое изменил советский период. Не зря хозяйственник из Гусь-Хрустального вспоминал: “Коленки тряслись”. Положим, при Воротникове — уже по инерции. А вот при Сталине...… Знакомый отца, директор крупнейшего в Москве авиазавода, рассказывал: “На одной лестничной площадке со мной жил Дементьев — нарком авиационной промышленности. Так мы с ним каждую ночь прислуши­вались, когда поднимался лифт — остановится или пронесет, а если остановится, к кому позвонят: ко мне или к нему...” Иосиф Виссарионович, хоть и был отец народов, но и наказывал по-отечески — без церемоний, с острасткой. Сколько поколений выросло уже после 53-го, а всякий раз, как по телефону заговорят о политике, спохватываются: “Не телефонный разговор...…”

Но главное, думаю, не в этом. Традиционная

формула отношений русского человека с властью н е р а б о т а е т в современных условиях. Эту формулу я бы определил так: внешняя покорность при внутренней независимости. Помните бессмертного старика Савельича из “Капитанской дочки”: “Батюшка Петр Андреич! Не упрямься! что тебе стоит? плюнь да поцелуй у злод...… (тьфу!) поцелуй у него ручку”.

У меня есть специальная работа “Русские и власть”. Отношения сложны и необычайно пластичны. Это своеобразное политическое барокко, затейливая комбинация церемоний, поклонов, словом, р и т у а л а — вполне в византийском духе с истинно русской бесшабашной самостоятельностью, выразителем и символом которой во времена империи выступали не только отдельные социальные группы, например военная молодежь (см. главу “Военные повесы былых времен” в книге М. И. Пыляева “Знаменитые чудаки и оригиналы”. М., 1990), но и крупнейшие города, прежде всего Москва, и в конечном счете вся Россия. Противопоставленная официальному Петербургу, за то и считавшемуся “нерусским” городом.

В повседневной жизни русский человек почти не соприкасался с властью и, в сущности, не зависел от нее. Да и мудрено было строжить и нудить его на бескрайних просторах малонаселенной державы. Если же государство начинало затягивать его в тенета, человек утекал, уходил. Дворяне — на войну, за рубеж. Простые — на заработки, на богомолье. А то и на поиски заповедного Беловодья, где, сказывают, “хлеб, и лошади, и скот, и свиньи, и куры есть, и вино курят”. Чем не жизнь?

В советские времена обветшавшее барокко вместе со всей старорежимной культурой пошло на слом. Социальная архитектура стала строже. Восторжествовал классицизм: общее благо, необходимое и должное, строгая нормативность социального поведения. Но и в этой монументальной конструкции имелось множество ниш, где человек был фактически независим от власти. Если покорялся идеологически, не нарушал запретов, то в бытовом плане он был свободен. Цены низкие, зарплата стабильная, притулись где-нибудь возле величественной колонны и наслаждайся жизнью.

Это своеобразное существование побуждало многие поколения русских людей демонстрировать внешнюю лояльность и с т о р о н и т ь с я власти. В новых условиях ситуация изменилась радикально! И с ч е з л а э к о н о м и ч е с к а я н е з а в и с и м о с т ь. Огромные группы населения — пенсионеры, бюджетники — в с е ц е л о зависят от власти. Центральной, областной, районной, вплоть до последней работницы почты, которая может выдать пенсию сегодня, а может задержать — “деньги еще не пришли!” Что же говорить о могуществе президента, ежегодно, а то и два раза в год подбрасывающего старухам сотенную прибавку.

В этой ситуации художественно выверенный византийский ритуал вырождается в тяжеловесную — и тягостную! — церемонию. Старухи, обобранные режимом, поклоняются ему и с нешуточным пылом готовы продемонстрировать непоказную на этот раз лояльность. Меня поразили кадры телерепортажа о голосовании на областных выборах в Ростове-на-Дону. Еще затемно появляется первый избиратель — трясущаяся бабуля и на вопросы корреспондента что-то сбивчиво толкует про замечательного губернатора Чуба, пока не выговаривает заветное: крышу обещал починить…...

Кто осудит ее? Станет толковать об обязанностях гражданина, об ответствен­ности выбора. Людей взяли в такую зависимость и до такого состояния довели, что ни о каких гражданских добродетелях рассуждать не приходится. Они за к а к у ю у г о д н о власть проголосуют. Отдадут ей и голос, и сердце, и совесть — лишь бы крыша над головой была!

И все-таки рассуждать необходимо. Ведь у мерзавцев, вот так-то заманивших старуху проголосовать “правильно”,

достанет паскудства обмануть ее. Закончится голосование, и еще год, а то и два, до каких-нибудь новых выборов она никому нужна не будет. На порог не пустят: “Какая крыша? Сказано — нет денег. Иди, бабка, иди...…”

364 дня в году мы не нужны власти. Мешаемся у нее под ногами. Безуспешно одолеваем просьбами. Добиться решения пустякового бытового вопроса — мука! Но раз в год мы делаемся нужны. Власть сама обращается к нам, агитирует, обольщает посулами. Неужели мы должны идти у нее на поводу — зная, что на следующий день после выборов она снова забудет о нас? Не разумнее ли собрать всю горечь и боль, накопившиеся за эти 364 дня, и бросить в лицо власти: на, получи! Если она говорит — “да”, скажи — “нет”. Если она требует — “голосуй сердцем!”, доверься рассудку. Если настаивает — “поддержи”, откажи в поддержке!

Надо прекратить излюбленную русскую игру с властью. Не те времена, не те условия. Надо обращаться к власти с требованиями и б о р о т ь с я з а в л а с т ь. А если она будет игнорировать требования — б о р о т ь с я с в л а с т ь ю. Легальными методами, но — бороться!

Да, это чуждо русскому сознанию. Веками у нас вырабатывались иные стереотипы поведения. Значит, придется ломать стереотипы, чтобы сохранить саму русскую жизнь, саму Россию*.

...Статью я заканчивал во Владимире. Машина въехала в город со стороны Всполья. В медно-сизом рассветном небе четко прорисовывались силуэты колоколен — Успенского собора, Троицкой церкви, барочный шпиль Никитского храма; мощные стены Княгинина монастыря. Остановились на Соборной площади. Поклонившись святыне, вышел на громадный откос. Далеко внизу тянулись нитки путей с товарняком, застывшая Клязьма с фигурками рыбаков. Поля, покрытые плотным кованым снегом. Огненные пятна, яркие полотенца, целые полотнища света. Мерзлые разноцветные перелески. Снова поля, десятки светлых ломких дымков у горизонта. Кромка лесов, смыкающихся, но не сливающихся окончательно с грядой облаков такого же дымчато-синего цвета. И ослепительно огромное зимнее солнце. Развернутая по вертикали, как на священном пространстве иконы, могучими ярусами восходящая к небу русская земля.

А за моей спиной, за белокаменной кладкой древнего собора громоздился, сбегал в овраги, карабкался на склоны холмов город — наследник златоверхого Киева с дивными названиями змеящихся, разбегающихся под уклон улиц — Девичья, Ильинская-Покатая, Мироносицкая, Верхняя Дуброва, Троицкая. Без малого восемь веков назад здесь было бескрайнее пепелище. Под 6745 (1238) годом летописец записал: “...…И приступиша к городу (татары. — А. К. ) в неделю мясопустную по заоутрене в 3 день февраля, и заидоша от Золотых ворот оу Святого Спаса, и внидоша по примете в город чрез стену, а сюды от северныя стороны: от Лыбеди к Ирининым воротом и к Медяным, а отсюду от Клязьмы к Воложьским воротом, и тако взяша въскоре град до обеда новый, и запалиша и огнем...… Татарове же отбивше и отвориша двери церковныя, и наволочивше леса около церкви и в церковь (Успенский собор. — А. К. ), и зажгоша — и изьтхошася от великого зноя вся сущая ту люде. Инии же огнем скончашася, а иных оружием до конца предаша смерти...…”

И впоследствии враги не раз обращали Владимир в руины — в 1293 году при подавлении восстания против татар. В 1382 году во время карательного похода Тохтамыша. В 1410-м, “егда плени град и разори” какой-то “безбожный царевич Талич”. Но снова и снова на пепелище возвращались люди, хоронили мертвых, разбирали развалины, обновляли почерневшие от огня храмы, возводили стены, строили дома. Возрождался город. Из дальнего угла Владимирской земли возродилась Русь…...

При Калите было легче. Был князь — собиратель земель. Митрополит Петр, поверивший в его дело, перенесший кафедру в Москву. В 1325 году он заложил первую в Кремле каменную церковь — Успения, символически утверждая преемственную связь с прежней столицей. “Бог благословит тебя, — говорил он Калите, — и поставит выше всех других князей и распространит город этот паче всех других городов...…”