Журнал Наш Современник №5 (2002)
Шрифт:
Касаясь самых первых лет власти большевиков, историк обоснованно пишет, что эта власть руками “маргинальных местечковых жителей”, “порвавших с еврейством ради химеры пролетарского интернационализма”, “чуждых русской культуре, языку, национальному быту”, “бесцеремонно расправлялась с ... национальными святынями и традициями”. Надо сказать, что на особом положении в годы революции и гражданской войны находились не только евреи, но и, скажем, латыши и китайцы.
Г. В. Костырченко приводит весьма интересные данные, свидетельствующие о чрезвычайно высокой социальной мобильности евреев сразу после революции; например, среди слушателей Коммунистического университета им. Артёма в тогдашней столице Украины в 1923 году насчитывалось евреев — 41%, украинцев — 23%.
В ряде отношений проводившаяся в 1920 — начале 1930-х годов политика была направлена против национальной культуры всех народов СССР, включая еврейский. Синагоги закрывались так же, как и православные храмы, мечети, костелы, молельные дома. Предпринималась попытка создать нового человека, лишенного любых национальных корней; участвовавшие в ее проведении — и русские, и евреи, и латыши, и украинцы — отказывались от собственной национальной культуры, пытаясь создать взамен некую вненациональную. Случилось так, что такая политика связывалась, прежде всего, с именем Л. Троцкого, хотя, скажем, для разрушения исторической памяти русского народа историк М. Н. Покровский сделал отнюдь не меньше любого латыша или еврея.
Бесспорен имевший место в 1930-е годы отказ от идеологии, ставившей во главу угла “мировую революцию” и революционный космополитизм, тогда постепенно осуществлялся переход к новой идеологии, шла идеологическая мутация режима. Ее характерной чертой стало использование традиционной знаково-символической системы народов СССР, прежде всего — русского. Время, когда слова “родина”, “отечество” и “патриотизм” подвергались революционному остракизму, завершилось не позднее 1934 года. Те, кто отказывался признавать историческое величие России, объявлялись врагами — независимо от их национальной принадлежности. Так, в “глумлении над русским народом” был обвинен Н. И. Бухарин; аналогичные обвинения предъявлялись Д. Бедному. Должны были пострадать и не успевшие перестроиться евреи — “проводники троцкистско-бухаринской линии”. Те же, кто безоговорочно стал на сторону Сталина (взять хотя бы столь разные фигуры, как Л. Каганович и И. Эренбург), продолжали пользоваться всеми милостями власти; политика “кнута и пряника” была строго селективна, причем отбор шел по идеологическому, а не национальному признаку.
Достоинство автора книги — в умении ставить вопросы, видеть проблемы и парадоксы. Одна из таких проблем — очевидное отсутствие предпосылок антисемитизма в идеологии марксизма (в любой его интерпретации). Это принципиально отличало СССР от нацистской Германии.
Peпpeccиям в СССР подвергались все, причем, как пишет Г. В. Костырченко, в 1937—1939 годах из арестованных чаще других казнили не евреев, а греков и финнов. И далее автор продолжает: “В трагической череде уничтожавшихся нацменьшинств евреи занимали тогда одно из последних мест. Всего в 1937—1938 годах их было арестовано НКВД 29 тысяч, что составляло приблизительно 1% от общей численности этого нацменьшинства (такой же процент репрессированных был характерен для русских, украинцев и других основных народов СССР)”.
Автор считает, что “вызревание официального антисемитизма” (так называется вторая глава) относится к концу 1930-х годов. Доказывая, что “переход к негласной поли-тике государственного антисемитизма” имел место, во всяком случае, не позднее мая 1939 года, исследователь приводит воспоминания В. М. Молотова: “Когда сняли Литвинова и я пришел на иностранные дела, Сталин сказал мне: “Убери из наркомата евреев!” ...Дело в том, что евреи составляли там абсолютное большинство в руководстве и среди послов”. Отметим, однако, что “чистку” НКВД в 1939 году можно объяснить и другими причинами, помимо антисемитизма как такового.
Интересен следующий
В третьей главе (“Холодная война, власть, пропаганда”) анализируются послевоенные интриги номенклатурной элиты. Автор прослеживает процесс вызревания “романтики русофильства” в Ленинграде, что закончится “ленинградским делом”, по которому будут расстреляны Н. А. Вознесенский, А. А. Кузнецов и другие. Таким образом, историк подчеркивает, что жестоко наказывалась попытка возрождения любого национального самосознания — в том числе и русского.
В работе прекрасно показано, как на государственную политику по еврейскому вопросу влияли аппаратные интриги. Так, “усиление позиций группы Маленков — Щербаков — Александров почти всегда означало ужесточение антиеврейских кадровых чисток. А когда в фаворе оказывались Жданов и те, кто за ним стоял, то наблюдалось частичное свертывание этих акций”.
Большое место в книге занимает анализ кампании по борьбе с космополитами, активная фаза которой проходила с января по апрель 1949 года. Автор справедливо отмечает, что “обвиненными в космополитизме в принципе могли быть представители любой национальности”. Кампании предшествовал затяжной конфликт между двумя группировками в Союзе советских писателей. В конце ноября 1947 года группа театральных критиков (ее представлял, прежде всего, А. Борщаговский) перешла к открытой конфронтации с руководством ССП во главе с А. Фадеевым, ожесточенным нападкам подверглись А. Софронов (секретарь парткома ССП и секретарь правления ССП) и его единомышленники. Готовя ответный удар “театральным критикам”, группа Фадеева — Софронова сделала акцент на том, что их оппоненты “не имеют любви к советскому искусству”, напомнив, в частности, что Н. Юзовский назвал творчество Л. Леонова “мужичьим”. К слову пришлось и то, что в секции критиков Всероссийского театрального общества лишь 15% членов оказались русскими. Обе соперничавшие группировки надеялись на поддержку высшего политического руководства страны — иначе А. Борщаговский не начинал бы открытой конфронтации.
Однако 28 января 1949 года в “Правде” появилась статья “Об одной антипатриотической группе театральных критиков”, осуждавшая противников Фадеева и Софронова как “безродных космополитов”. В последовавшие дни газеты, одна за другой, предавали поименной анафеме “антипатриотических” театральных критиков, неизменно включая в их состав и русского Л. Малюгина. За “низкопоклонство перед Западом” “космополиты” увольнялись из редакций газет, журналов, из театров, но до ареста дело не доходило (единственный московский театральный критик, на короткое время взятый под стражу уже 6 марта 1953 г. — И. Альтман).
“Буржуазный космополитизм” был обнаружен не только у театральных критиков, но и литературоведов, философов, журналистов, историков, деятелей искусства. Однако конец кампании в советской прессе был положен довольно скоро — последняя передовица “Правды” по этой проблеме вышла 10 апреля 1949 года.
Можно сказать, что в ходе данной идеологической кампании партийное руководство боролось не с евреями: разоблачавшиеся театральные критики отнюдь не были носителями еврейской национальной традиции, травили их как раз за противоположную позицию (космополитизм, приверженность западным эстетическим образцам и ценностям). Г. В. Костырченко подтверждает этот тезис и таким фактом: евреи составляли 71% всех представителей интеллигенции, обвиненных в космополитизме, а 29% приходилось на представителей других национальностей.