Журнал Наш Современник №5 (2003)

Журнал Наш Современник

“Охотой” за камнями в Коктебеле занимались и другие писатели, и особенно увлеченно Леонид Мартынов и Мариэтта Шагинян. Но они искали просто красивые камни — для домашней коллекции. Виктор же искал только “одушевленные”! Кстати, этим он занимался везде, куда бы ни забросила его судьба, даже на берегах дикой сибирячки Лены, даже в Индии — посчастливилось кое-что найти и там...

Но с не меньшим любопытством присматривался он и к другим мате­риалам, особенно к дереву. В дереве, говорил он, Природа просто неистощима на выдумки. Разгадать их — такой

страстью он одержим был постоянно:

“Я люблю читать / То, что написано / Внутри дерева. / То, что оно скрывает от всех. / То, что оно открывает / Одному мне”.

Чтобы представить, что он “прочитал”, например, в высохшей и отполированной дождями и солнцем коряге, достаточно взглянуть на скульптуру, названную им “Лебединая песня”. Описать ее я даже не буду и пытаться, на нее можно только смотреть, смотреть и удивляться!

Поэзия и скульптура — эти два тончайших рода искусства, требующие не только таланта, вдохновения, но и упорства, слились в его душе в единое целое, в монолит, прекрасно дополняя друг друга. Особенно это проявилось, когда он начал писать “лады” — так назвал он свои оригинальные с точки зрения техники стихосложения произведения.

А что послужило толчком к их созданию? Скульптура — вторая его любовь.

Однажды ему подумалось: а ведь за каждой новой его работой, вчера еще бывшей просто камнем или обломком дерева, таится занимательнейшая история ее создания — от замысла, нет, даже раньше — от первого взгляда на “материал” и до воплощения его в образ, в произведение искусства.

Но как изложить ее, историю эту? Написать стихотворение? Нет, рамки стихотворения узки для его замысла: рифма, размер, ритм, как тесная одежда тело, будут сковывать движения души... Вспомнилось кстати: “Слово о полку Игореве” тоже не зарифмовано, но кто посмеет утверждать, что это не поэзия?

Значит, главное в поэзии все-таки не рифма, не размер, не ритм, а содержание. А применительно к его замыслу еще и сюжет, и характеры, и психологизм... И внутренняя мелодия повествования, какая присутствует в былинах, например, и даже в сказках — смотря кто рассказывает... Музыка поставленных в лучшем порядке слов...

А все вместе — Лад .

Так он определил жанр задуманных им творений. (“Лад, — по Ушакову, — способ, манера, образец. “Роман на старый лад”. Пушкин.)

Первой пришла на память история, связанная с находкой, привезенной им из Сибири.

Камень,

Который я подобрал на берегу Лены,

Это искусство веков,

А не моих рук умение.

Серый,

С очень выраженными слоями,

Этот камень

Был положен Природой так,

Что мимо него пройти

Было невозможно.

Холодный

Холодом вечности,

С дырочкой у самого края,

Он удивил меня тем,

Что на нем просматривалось

Изображение женщины...

Это из лада “Лена”. В другом — снова о камне, и снова, как о живом существе:

Медленно, медленно снималась

Крепко прикипевшая

К телу моего камня рубашка.

И вдруг в комнату прорвалось солнце.

Лучи его упали

На обнаженные части камня,

Он весь заполыхал,

Задышал,

Ожил...

(Лад “Живой камень”)

Что это — стихи? Да. Хотя и нет в них рифмы, не соблюден размер... Зато есть присущая поэзии художественная выразительность: камень “холодный холодом вечности”, или: “прикипевшая к телу моего камня рубашка”... Не последнее дело для поэзии и оригинальная мысль, и глубокое чувство...

Тридцать прекрасных произведений, написанных поэтом в этой “манере”, составили совершенно оригинальную его книгу “Лады”, доставившую ему не меньше радости, чем солидный том “Избранного”, в который вошли традиционно исполненные стихи и поэмы. Ими он как бы напоминал читателям, с чего начинал, и вместе с тем заявлял, что и сегодня то “начало” им не забыто и он с одинаковым вдохновением работает и пером, и резцом-зубилом и умеет отшлифовывать, доводить до совершенства как поэтическую строку, так и камень.

Терпение, с каким он преодолевал сопротивление “материала” (а мате­риал-то какой — камень!), подчеркивало главные черты его характера — упорство, одержимость, презрение к слабакам и хитрованам, утратившим чувство чести и достоинства. Именно такой вот характер и обусловленная им жажда поиска новых средств самовыражения принесли успех его стихотворению-балладе, едва ли не первому, написанному свободным стихом. Остановлюсь на нем подробней.

...Однажды (а было это в начале шестидесятых) случай свел его за одним столом с поэтом-сверстником, который во время войны “сделал все, чтобы жить поближе к тылу”.

И, видимо, своего добился...

...Потом он сочинил

Три томика стихов

О том, как он обижен

Тем, что не попал на фронт.

О том, что за своих друзей,

Погибших там,

Он будет мстить всю жизнь.

За столом “обиженный” читал стихотворение как раз из этого трехтом­ника, поражая слушающих не только артистичностью, хорошо отрепетиро­ванной на многочисленных “встречах с читателями”, но и яркими деталями костюма:

“Как змейка, / Галстук на нем / Откуда-то из Перу... / Кольцо на пальце / С острова Мадагаскар...”

Красной нитью через все стихотворение мысль: за погибших на фронте он “должен долюбить и додышать”... Слушая “жизнелюба”, поэт-фронтовик Гончаров с трудом сдерживает себя:

А если б я погиб —

Он жил бы за меня?

...Мне стало страшно.

А что, подумал я,

Что, если бы такая мысль

Явилась мне тогда, в бою?

Мне было б страшно

Оставить Родину

На этого, со змейкой!

Прошло не так уж много времени, и мы увидели, что страхи поэта были не зряшными...