Журнал «Парус» №88, 2021 г.
Шрифт:
Мать, подперев голову костистой и морщинистой ладонью, откровенно любовалась сыном, не вникая в его умные рассуждения. Не отрывая глаз от Пала-младшего, она прошла в угол, подняла скатерть, встряхнула и опять набросила на скелет, поправила, подровняла концы зелёной бахромы.
Инженер лежал на кровати, бессонными близорукими глазами поглядывая в окно. Изредка потирал покрывшийся лёгкой щетиной подбородок. Пенсне на тумбочке поблёскивало в лунном свете и стёклами, и чёрной глянцевитой оправой. В противоположном углу из-за комода высовывалось освещённое скудным лунным светом то, что осталось от отца. Желтовато-зелёная в лунном свете скатерть облегала круглый череп, ниже она спускалась
Неожиданно инженер встал, привычным движением пристроил на носу пенсне, прошёл в угол и заботливо положил скелет на домотканный половик. Вот так он будет лежать завтра в гробу. Хотя нет, они же с мамашей решили его разобрать. Почему-то мешало ему сегодня слово имитация. Так и крутилось оно в мозгу и на языке. И тут мелькнула новая мысль: «Вернуть студентам в анатомичку!». Но лишь на миг. «Нет, нет и нет! Всё решено. Похоронить по-человечески. Ради мамаши». Инженер осторожно ухватился за стержень стояка и, придерживая другой рукой грудную клетку отца, осторожно поставил скелет на прежнее место. Кости ног и рук немного подёргались, словно в ленивом разболтанном танце опьяневшего гуляки, и обвисли, застыли. Покрывать скатертью не стал. Присутствие отца сильнее ощущалось, когда он был спрятан под складками ткани, сразу рождалось чувство тайны, которую не разгадать. И это пугало. Белый же скелет откровенно и прямо в лоб говорил о смерти с косой, о погребении, о земле, которая ждёт, о неизбежном превращении в прах. Ни тебе романтики, ни тайны, ни мистики.
Завтра придёт время позаботиться о могиле, назначить день похорон, заказать карету и гроб. Может быть, удастся купить готовый, чтоб не ждать. Мамаша договорится со священником. Вроде бы всё движется своим чередом.
За мирным ужином с деликатесами было решено родственников не приглашать. Совсем никого. Да их и немного. Пусть пока думают, что по причине недостатка средств у супруги тело Пала Дьетваша-старшего вместо кладбища отправилось в институт. На нужды науки. Ведь так чуть было и не случилось. Потом уже после скромных похорон можно будет известить самых близких о месте упокоения многострадальных костей.
Зимние ночи длинные, протяжные. Но, бывает, задумаешься о жизни, она, как живая, и польётся, заструится перед глазами беспокойным ручейком, а то, глядишь, и полноводной рекой обернётся. Мимоходом взглянешь в окно, а стёкла уже прозрачневеют. И так легко засыпается на зимнем рассвете в тёплой постели, словно после тяжёлой работы. И душок бензина больше не тревожит.
Инженер опять прилёг, положил голову на подушку со знакомым домашним запахом, полузабытым в далёком Заокеанье, слабо улыбнулся чему-то и стал медленно, как в мягкие обманчивые волны, погружаться в сон. Последняя размытая мысль мелькнула в засыпающем мозгу: «Надо бы подножие и стояк вернуть в анатомичку…»
Но тут буря из страшной смеси мыслей и чувств, налетевших на него в секционной, словно забыв что-то недоделанное, незавершённое, вдруг вернулась, прихватив с собой боль утраты, выставила за дверь помятые следы сна и, как пушинку, подняла его с постели. Инженер поспешно бросился за угол комода, приложился лбом к смутно белевшему на фоне окна черепу и, обливаясь беззвучными долгожданными слезами, обнял родителя. Сын своего отца.
1981, 2020
Сегед – Будапешт – Суботица
Художественное слово: проза
Георгий КУЛИШКИН. Жменя. Рассказ.
Улыбчивой и благодарной памяти нашего тренера Вячеслава Николаевича Жменько
В борцовском кругу его звали Жменей, а мы, гномы, – Вячеславом Николаевичем.
За глаза, важничая, – Славиком.
Его широкие шишковатые скулы, выпирающие над впалыми щеками, были неровно грановиты, словно откованы. Наверное, эти скулы и были причиной того, что их обладатель, невысокий и худенький, виделся нам, его первенцам, могущественным.
Мы обитали на антресолях спортивного зала, как бы на втором этаже. Подойдя к дощатому ограждению, можно было увидеть, как внизу играют в баскет или волейбол, а у стены усердствуют гимнасты. В дальнем от нас углу находился помост штангистов, где кучковались любители культуризма. Было что-то девчачье в их картинном таскании железа перед зеркалами и в разглядывании самих себя, хотя, признаться, нас и помучивала зависть при виде их искусно наработанных тел.
– Не завидуйте, – сказал нам Славик. – Это не мускулы, это мясо!
– Чего-чего? – откликнулся рельефно вылепленный, рослый красавец. Работая на публику (на медсестричку, которая, выглянув из травмопункта, стояла у косяка отворенной двери), он как раз принимал у зеркала выигрышные стойки. – Что ты там промямлил, доходяга?
– Сказал, что ты чемодан с говядиной!
– Замухрышка! Я тебя обниму – ты пополам переломишься!
– Да? А ты поднимись к нам, на ковре и пообнимаемся!
Качок красиво уронил верхние конечности, которые не улеглись вдоль тела, а зависли на отлёт, подпираемые крыльями спинных мышц.
– Нет, ты слыхала, Светик? – поделился он с сестричкой своим искренним недоумением.
Та понимающе округлила глаза.
– И это ж он не в первый раз нарывается! – рельефный красавец театральным жестом призвал в свидетели своих собратьев по созиданию плоти. – Но люди из соображений высокого гуманизма щадят его, не дают осрамиться перед новым поколением…
– Опять ля-ля! – задиристо и звонко перебил наш тренер.
– Светик, ну ты посмотри на меня! Я же его двумя пальцами…
– Ну, вот и покажи, как это! Или тебе самому не интересно узнать, какой мощи ты в себя накачал? – заманивал Славик. – Я же не драться тебя зову – мирно повозимся. Ковер мягкий, падать не больно…
– Ну, чур, потом не плакаться, сам напросился! – объявил качок, с ленцою сходя с помоста и направляясь к нам на антресоли.
Когда красавец, отдуваясь широкой грудью после пятнадцати преодоленных ступеней, рядом со Светой и впереди всех своих поднялся к нам и приблизился к забияке Славику, у меня пересохло во рту – столь явным представилось близящееся поражение нашего тренера. Ужас неотвратимого позора, втройне обидного из-за того, что бесчестие ожидает и Славика, и самоё нашу борьбу, глубоко проник в душу. Да, наша борьба, конечно же, сильнее культуризма, но только… только вот выходящий сейчас от нас на ее защиту пребывает совсем не в той весовой категории, какая необходима. Совсем, совсем не в той!