Журнал «Приключения, Фантастика» 5 ' 95
Шрифт:
— Вот что, ребятки, — Иван обернулся к охранникам, двум офицерам Глебова альфа-корпуса, — вы мне живенько доставьте сюда Правителя.
— Прямо сюда? — переспросил один, рыжеватый, с большим кривым шрамом на скуле.
Иван недовольно поглядел на вопрошающего — на приказ следует отвечать «есть!» и бодро выполнять его, а не дискуссии разводить. Но потом сообразил, что в холодных и сырых коридорах-траншеях, где и присесть негде, обессилевший и перепуганный, обезноживший Правитель, бывший Правитель, будет мерзкой и грязной ношей для этих в общем-то ни в чем не провинившихся парней.
— Давайте-ка, лучше
— Есть! — рыжеватый испарился, будто его и не было.
Прямо за подводным диверсантом-работничком сидели в прозрачных клетях три пернатых зверочеловека. Отличались они лишь количеством крыл: у первого таковых была лишь пара, у второго две, а у третьего — все три.
— Ух ты, прямо серафим шестикрылый, — прошептал под нос Иван. — Да еще с руками. И не тяжко им тут, в неволе?!
— Испытывали в полете, — доложил служитель, — по всем параметрам значительно превосходят естественных крылатых, природных. Тут, конечно, тесновато. Выпускать неположено. В серийное производство должны пойти по спецприказу… пока что такового не было, — старичок виновато развел руками.
А Иван смотрел на нижние конечности этих птицелюдей. Когда-то давным-давно, трех лет еще не минуло, ему довелось побывать в когтях у птичек на Хархане, тогда он был один над огромным, безбрежным океаном. И он навсегда запомнил лапы ящеров, их когти. Но эти были не хуже и не слабее — мощные, изогнутые, костистые и когтистые. Птицелюди. Или звероптицы разумные. Не разберешь. А спросишь у служителя, он опять начнет твердить, что дескать, абсолютно послушные. Ясное дело, для того и выращивали, для того и «перестраивали», чтоб были покорными и исполнительными рабами. За такие дела надо… К расстрелу. Всех этих экспериментаторов к расстрелу. А руководство и идеологов — на виселицы!
Морды у птицечеловеков были грустные, затравленные. Именно морды, не лица. У них не было клювов их заменяли костистые наросты, идущие прямо из-под глаз. А в глаза и глядеть не хотелось — отчаяние и страх, боль и неосознанные надежды.
— Они помнят о себе?
— Нет. Почти не помнят, очень смутно, — рассыпался в услужливом блеянии старичок. — Они просто тоскуют. Всегда. Так и заложено. Только на время выполнения задания приходит облегчение — это было придумано гениально. — Старичок забылся, чуть не зашелся в своем восторге. Но тут же спохватился, едва не умерев со страху. — Я хотел сказать, все это очень бесчеловечно, я всегда был против, но кто меня послушает, старого пенька?!
Ивану было плевать на этого человечка, на эту тень человека. Он не понимал и не хотел понимать его страхов и сомнений. Он думал о другом — если эти гады, эти «исследователи» способны вернуть человечий облик своим жертвам, они будут жить, ничего не поделаешь, они проживут до тех пор, пока не возвратят к людской жизни последнего из зверолюдей, но коли нет — им не жить! не жить! таких нельзя миловать! таким нельзя прощать! вот они-то и есть выродки! они и есть нелюди! Четверых шустриков из местной администрации, пытавшихся преградить им путь, уже пустили в распыл, и слава Богу. Но с остальными придется повременить. Но только с научным персоналом, только с ними. Главарей-администраторов — в петлю! И никаких розовых слюней! никаких глебовых слез! Виноват, сукин ты сын, отвечай! Только так. Только так!
— Я не могу больше, — просипела в ухо Светлана. — Давай уйдем?!
— Нет! — отрезал Иван. — Мы обязаны это видеть. Понимаешь, обязаны! Иначе все повторится.
За стеклами ячей обитал сам ужас. Люди-змеи извивались на мраморных полах, пытались вползти по стенам, растопыривали крохотные лапки с человечьими пальцами, скалили клювастые рты… и падали вниз, в мокроту и нечистоты. Шестилапые рептилии с человечьим мозгом и нечеловечьим страданием в плачущих прищуренных глазах разевали клыкастозубастые пасти. Уродливые насекомые с мягкими брюшками и в поблескивающем хитине плели паутины, бились о стекла, царапали его когтями, коготками, лапами, лапками, хоботками и жвалами… и смотрели, смотрели, смотрели — жгли все-понимающими выпуклыми глазами.
Светлана была в полуобморочном состоянии и уже жалела, что увязалась за Иваном. Да, в Осевом было погано, совсем плохо и гадко. Но там было знание, твердое и четкое — это мир нежити, этого нет. А здесь все живое, все настоящее, каждое из этих омерзительнейших и кошмарнейших насекомых имеет свое имя, свою фамилию. Их всех родили матери, родили обычные людские матери, родили на пытки, «перестройку» и мучения. Невыносимо!
Дряблое тело шестнадцатилапого паука вывалилось из сетей паутины, распласталось на грязном мраморе. Жвалы подергивались будто от боли, из-под них сочилась черная сукровица. Тонкие, членистые конечности конвульсивно били по стеклу, стенам, полу.
— Как его зовут? — Светлана встряхнула старичка за плечо, затормошила. — Как зовут этого мученика?!
— Сейчас, сейчас! — запричитал тот. — Погодите же… Это — Сухолеева Марина Николаевна, шестьдесят третьего года рождения, с детства сирота, родители погибли при геизации Зенгоны. Она в полной памяти. Чувствует себя нормально. Пригодна для первичной проходки на планетах Левого Рукава метагалактики Гона.
— Мои тоже погибли, — тихо, бессознательно вставил Иван, — оба. Давно. Я тоже сирота. Я тоже мог быть здесь.
— Хватит! — заорала вдруг Светлана. — Хватит! Убейте ее!
— Она схватила старичка за горло, встряхнула, сдавила. — Убейте ее немедленно! Сейчас же! Хватит ее мучить! Или я задушу тебя, гадина!
Старик хрипел, зеленел на глазах, отчаянно вращал глазами, но ничего не мог поделать.
— Убей!!!
Иван силой оторвал Светлану от несчастного. Но она рвалась к нему, тянула к горлу свои тонкие руки… Так было! Он вздрогнул. Да, в Осевом уже было так. Она оборачивалась упырем, она вонзала в него, Ивана, свои когти и зубы, она тянула лапы к его горлу, а он из последних сил удерживал их, он не мог справиться с потусторонней силой, нечеловечьей силой. Нет, это видения, это призраки, это бред! А здесь все взаправду. Она убьет его. Убьет.
— Все! Все-е! — выдохнул старикашка. Его дряблая, трясущаяся рука раздавила какое-то невзрачное стеклышко на ручном крохотном пультике, нажата малюсенькую кнопочку… и судороги, конвульсии прекратились, черная кровь хлынула из страшного насекомьего рта некогда сироты Марины Сухолеевой, студенистое тело расползлось неживой застывающей материей по полу, потухли и остекленели глаза.
Светлана замерла. Закрыла лицо руками.
— Что я наделала, — пролепетала она в тихом выдохе. Иван уставился на старичка.