Журнал «Приключения, Фантастика» 5 ' 95
Шрифт:
Хук вообще ничего не понимал, не мог же он отражаться двумя дьявольскими харями сразу?!
Он отскочил на три метра и саданул из ручного лучемета самым малым разрядом.
— Получай, гады!
Зеркало запотело, побагровело на секунду-другую. Но выдержало. Хук заглянул в него — хари торчали на своем месте. Теперь он видел и третью, четвертую, пятую… их было не перечесть. И не были они никаким отражением. Эти гады просто торчали за стеклом мертвыми, застывшими статуями.
— Все одно побью! — прошипел Хук.
Отбежал на двадцать шагов и влепил на полную. Обратной струей газов его самого швырнуло на пол, ударило о противоположную стену, так шибануло, что он не сразу пришел в себя.
— Живой, что ли?! Чего дрыхнешь?!
Муга Муравей, мосластый паренек из шайки Легавого, тряс его за плечо.
Хук тряхнул головой, прогнал муть из глаз. Встал.
— А чего тут было-то? — спросил Муга. — Гранатой, что ль, шарахнули?!
Хук ткнул Мугу прикладом в бок. Показал стволом наверх.
— Вали на место! Тут все нормально!
А когда Муравей убежал, процедил про себя:
— Разберемся еще!
Хук был недоволен. Более того, он был зол и хмур. Они уже перевернули вверх дном три дюжины черных притонов, облазили сотни километров подземелий. А выгнать наверх удалось лишь тысячи с две этих долбанных сатанистов-обор-мотов! Хорошо там Ивану у себя в России планы разрабатывать да сроки назначать, командовать хорошо и вольготно! Мол, давай, Хук, шуруй, подсуетись, да так, чтоб все это отродье довести до белого каления и вышвырнуть прямо на поверхность, под ножи и дубины мародеров и бандюг — этого, мать его, «восставшего мирного населения», которое грабит и громит лавки и банки, насилует друг дружку, режет в лоскуты, заливается всяким дерьмом по самое горло, колется на дармовщинку, обкуривается и снова — грабит, режет, стреляет, громит! Иван говорил, мол, отвлекающие маневры, дескать, Крузя с «длинными ножами» малины взбаламутит, шухер подымет, народишко распалит, эти пидермоты из подземелий на народишко налезут, власти всех разом усмирять да калечить начнут… в такой бузе Цай с Дилом Синклит за горлышко и возьмут. Ага, взяли, как бы не так! Хорошо рассуждать да стрелочки на планах и картах рисовать!
Еще совсем недавно, какие-то месяцы, недели назад они с Крузей и Кешей по притонам Черного Блага такой шорох наводили, что дым коромыслом стоял. Но это подготовка шла. А как за дело браться, так и притоны поопустели! Где они, сатанисты эти поганые?! Где она, эта мразь чокнутая?! Неужто порядочными стали, повылазили наверх и на работу в белых сорочках ходят… хрена! Там вообще сейчас никто ни на какую работу не ходит, там сейчас гулеванье идет! Нет, лучше и впрямь на заправщике было с Крузей на пару сидеть да стаканить, самогонкой заливаться! Или дело делать.
А тут дела нет. Дело было в Дублине. Хук вспомнил свою прекрасную Афродиту. И прослезился. Сволочь она была, паскудина, стервозина и сука. Но все же своя, родная. Зря ее Арман так строго, не по-людски это. Правда, и она не по-людски, чуть не погубила Хука, чуть не сгноила в помойном баке… но все равно жаль. Арман, он же Крузя, все рассказал Хуку по совести и начистоту: как наказал хахалей Афродити-ных, как повесил ее саму на простынях да выставил в окошко на обозрение, проституткам местным на увеселение, а прочим в назидание. Жалко ее… да сама ведь себе дорогу проложила, сама себе подлянку подкинула. Хук горестно вздохнул, вытер ладонью холодный пот со лба. Он не помнил, как его вытащили из бака, как в бот к Дилу Бронксу сунули, как выхаживать начали. Ежели б не братва десантная, не Крузя с Дилом да не Ваня с Гугом, глодали бы его косточки псы бездомные. Он им по гроб жизни обязан!
Но ведь не лбом же теперь биться о пустые стены!
Хук крепко выматерился. И еще разок саданул в зеркала.
Ну их!
Наверху его ждал сам Легавый, толстый коротышка с усиками аля-мехико, серпом к подбородку, и все тот же Муга Муравей, бестолковый, но дотошный. В ногах у них извивался лохматый хмырь с шестиконечными наколками на щеках, один из этих испарившихся пидермотов-сатанистов.
— Чего разлегся, тварь!
Хук с ходу саданул кованным сапогом прямо под ребра хмырю.
Муга вздернул его, поставил на тощие, обтянутые черной кожей ножки. Ткнул прикладом в живот и заорал благим матом:
— Сми-ирна-а-а!!!
Хмырь вытянулся как мог. И тут же получил от Легавого по зубам. Одновременно прозвучал вопрос:
— Где вся ваша сволочь? Отвечай!
— В богадельни подались, — ехидно пробубнил хмырь, выплевывая выбитый зуб.
— Пристрели его! — холодно приказал Муравью Хук. Муга поволок хмыря к провалу в нижние этажи — будет лететь как в бездонную могилу, как в преисподнюю.
— Не-е-ет! — завопил вдруг резанной свиньей хмырь. — Не на-а-адо!!!
— Говори! — коротко бросил Хук в минутном раздумьи.
— Я все… я все скажу!
Хмырь упал на колени, пополз к Хуку, принялся вылизывать запыленные сапоги. На него было противно глядеть. Но дело превыше всего.
— Они их увели!
— Куда?
— Еще ниже.
— Там никого нет! Ты врешь, гнида!
— Есть!
— Нет!!!
— Есть! — хмырь рыдал, бился лбом о каменные плиты. Ему, видно, больше нравилось вести беседы, ползая на брюхе.
— Они все там! С ними чего-то сделали. Их усыпили… а может, убили! Я не знаю… я видел только, один сбежал, весь волосатый, с когтями, но я его узнал, он всегда ходил на мессы, его чуть в жертву не принесли, еще год назад было, а щас с рогами, маленькими такими, и волосатый!
Хук насторожился. Дернул затвором.
— Говори, падла! Все говори!
— Больше не знаю! Ничего не знаю!
Коротышка Легавый вклинился, поглаживая ус коротким жирным пальцем:
— Тут дело нечистое.
Хук кивнул. И достал парализатор, не из лучемета же бить этого червя!
— Мне страшно, — пролепетала Светлана. — Не смотри на него, не надо!
Иван не шевельнулся. Он не мог оторваться от этих пронзительных глаз. Своих собственных глаз. Зверочеловек глядел, не мигая. Это было страшно. Это наводило оцепенение. Иван знал, стоит ему сейчас обернуться… и он увидит ее, страшную патлатую ведьму, злобную фурию, дух планеты Навей и Пристанища, Алену, свою постаревшую, страшную, ненавидящую его смертной ненавистью Алену, в которую вселилось нечто безысходное и черное. Он не мог обернуться, хотя в ушах у него звучало ее страшное проклятие. Он не мог обернуться, потому что рядом стояла Света, его жена… Много раз Иван порывался рассказать ей все про планету Навей, про Аленку, но она всегда останавливала его — что было, то было, быльем поросло, — она не хотела слушать, ничего не хотела слушать. А теперь вовсе было не время, не место. Но это страшное заклятье. Да! Оно всегда с ним, оно черной печатью сковывает его душу, и никакие благословения не могут освободить от него! И эти пронизывающие глаза! Может, зря он прогнал старичка-служителя, может, и впрямь надо было избавиться от страшного двойника?! Кто знает. Совершенная модель! И таких будет много, очень много. Может, уже есть. И не с его лицом, не с его памятью, других, по очень много. И они будут убивать своих братьев, губить ту страну, что их породила и выкормила, губить Землю, у них нет своей воли, они во власти выродков-нелюдей… Нет, это все в прошлом. Их власть в России пала. Скоро она падет по всей Земле, а там и по всей Федерации, ни на одной самой крохотной планетенке, ни на одном самом замухрышистом астероиде ее не останется.