Журнал «Приключения, Фантастика» 5 ' 95
Шрифт:
— Надо остановить бой, — тихо, но сурово потребовал Бронкс. — Или я уйду от тебя, уйду совсем! Я не на службе.
Глеб сидел, уткнувшись лицом в ладони, по худому и жилистому горлу, торчащему из форменного ворота, нервно ходил кадык.
— Мы не вытянем против них, — просипел в оцепенении комитетчик.
Иван с силой сдавил подлокотники. Терпение! Терпение и спокойствие!
Избитый, окровавленный и слабеющий на глазах зверочеловек отступал, уворачивался, падал и поднимался снова, отскакивал, проскальзывал в миллиметрах от убийственных лап. Он уже почти и не пытался сам наносить удары. Даже барьер не мог заглушить его тяжелого, срывающегося дыхания и стонов. Это было избиение — страшное своей неотвратимостью и беспощадностью. Да, на ринге не было судей, не было передышек после коротких
Дил приподнялся из своего кресла. Но Иван, даже не повернув головы, будто стальными клещами ухватил его за кисть, дернул, усадил назад.
— Вы все сдохнете, — снова взревел трехглазый, — сдохнете, как сдохнет сейчас это слизняк!
Шум, грохот, рев амфитеатра — того, невероятно далекого — ударил Ивану в виски. Ар-ра-ах! Ар-р-р-а-ах!! Сдавило горло, будто тогда, будто ошейником. Горько. Страшно. Безысходно! Но никуда не денешься… Отступления нет и не будет. Ар-ар-рр-а-ах!!! Тогда он был даже не странником, не скитальцем. Тогда он был игрушкой. Но он играл и свою игру. Он не боялся их… точнее, он их боялся, до судорог, до смертного ледяного пота, но он пересиливал себя, и всегда вставал против них грудью, не прятал лица. Он был слабее телом. Но не духом. Ар-р-рра-ах! Страшный враг, смертный враг. И снова он один. Они, друзья, соратники не понимают его. Не понимают, что от этого боя будет зависеть все! Или почти все! Встретят ли они Вторжение уже покоренными и слабыми духом, поверженными до сражения. Или обретут силу в самих себе, и встанут на пути нелюдей бойцами, воинами, готовыми биться до последнего смертного выдоха. Он воин, и они будут такими.
— Йа-а-ааа!!! — взревел истошным, отчаянным ревом зверочеловек.
Мощный удар снизу подбросил его метров на семь вверх, закрутил, завертел, лишил опоры и… надежды. Негуманоид снова поджал свои кряжистые лапищи, выставил когти, собираясь нанизать на них падающую жертву
— Прекратите это! — закричал в голос Голодов.
Зверочеловек, немыслимо вывернувшись, перекинувшись всем своим мускулистым и изодранным в кровь телом, сумел миновать убийственных когтей, упал за спиной трехглазого. Тут же вскочил на ноги, снова упал в бессилии. И пополз, пополз по помосту, оставляя бурый поблескивающий след.
— Прекратите!!!
Уже все повскакивали со своих мест, желая остановить жуткую расправу. Все! Но Иван опередил их на миг, на мгновение — он сорвался с кресла будто выброшенный катапультой, в два огромных прыжка преодолел расстояние до барьера, пробил его — барьер был односторонним — вспрыгнул на помост. И замер.
— Слизняк! — прохрипел трехглазый и зашелся в тихом цоканье — он смеялся. Смеялся над смельчаком, над очередной жалкой и беспомощной жертвой — разве могут они, амебы, недосущества, тягаться с ним!
В эти секунды Иван не видел никого, кроме врага — страшного, беспощадного, вкусившего человечьей крови, не слышал ничего, кроме его наглого, вызывающего смеха. Он погружался в себя, в собственное подсознание и сверхсознание, он готовился к битве. Он собирал в себе силы тысячелетий, сокровенными чарами рос-веда превращал себя в алмазную палицу Индры, славянского всесокрушающего бога-воина. Он отдавал годы жизни для того, чтобы выиграть сейчас мгновения, он до предела ускорял собственное время, входил в бешеный, губительный ритм одухотворенной и праведной машины смерти. И он уже жил в этом новом ритме. Он начинал видеть, как медленно, будто заторможенный до предела, ползет прочь умирающий зверочеловек, как со скоростью улитки, но с неотвратимостью парового молота тянет к нему лапищу трехглазый, как застыли за барьером статуями-манекенами с разинутыми ртами его соратники-друзья. Он не спешил. Он вбирал в себя энергию тысяч воинов-росов, ушедших из жизни за многие века, но не выпустивших из руки меча. Их рассеянная в пространстве мощь и воля становились его мощью, его волей. Он окружал себя барьерами Вритры, превращая собственную кожу в броню, а мышцы в гранит. Да, он превращался в несокрушимого, неостановимого бойца, каким были его давние предки, в одиночку бившие рати, а вдесятером — орды. Он обретал свою сущность, разнесенную по поколениям, но единую, необоримо-живучую, вездесущую, вековечную, заложенную в росведов Творцом. Он один из немногих сынов Великой Славяно-арийской цивилизации богатырей-росов, внуков Стрибога — Старого Бога первоцивилизации земной, умел это делать. И он это делал! Для всех — людей и нелюдей прошли две-три секунды, для него — часы. Но теперь он был готов. Теперь ему не было равных. Ар-рр-аахх! Арена! Он снова на арене. Но не паукомонстр-ург, тысячетонный убийца, противостоит ему, а лишь жалкий двулапый и двуногий монстр. Так пусть же свершится…
— Иди сюда, иди! — выдавил Иван.
Перехватил лапищу стальной хваткой, рванул на себя, отступил на полшага.
Будто в замедленном кино, переворачиваясь через голову, вскидывая вверх задние лапы ящера, четырехглазый поплыл в тягучем, застывшем воздухе.
Иван, скрестив руки на груди, ждал — когда он упадет на помост. Не добивал. Пусть они видят. И этот пусть видит — он скосил глаза на уползающего полуживого зверочеловека, на двойника своего, свою кровь и плоть. Тот, вывернув шею, смотрел назад — и глаза его не были звериными.
— А-а-а-а… — гудело бессмысленно и нечленораздельно снаружи, звуки не складывались в слова, не успевали.
Иван дождался, когда трехглазый, ударившийся спиной о помост, вскочил, развернулся и, склонив голову, ринулся на него. Только тогда он подпрыгнул метра на полтора и обеими ногами ударил монстра в круп, ускоряя его движение — тот снова поплыл в тягучем воздухе, пластинчатой головой вниз, будто прыгал в воду. Опамятовавшийся зверочеловек, скаля выбитые наполовину зубы, столь же медленно несся на трехглазого, намереваясь добить его. Но Иван помешал двойнику, выставил руку, отбросил назад — поздно сводить счеты! теперь он сам разберется на смертном ринге. Он сам!
Монстр снова поднялся.
И нарвался на встречный прямой удар такой силы, что многопудовой тушей, подобно сверженному монументу, рухнул на спину. Он был силен, огромен, напоен злобой и он был готов драться! Но он не успевал поднять лапы, не успевал даже осмыслить ситуации, как снова летел на помост. Такое с ним творилось впервые.
А Иван не спешил добивать противника. Пусть все видят. Пусть знают, что и этих чудищ можно бить. Еще как можно!
Трижды негуманоид поднимался на ноги, трижды бросался на Ивана в слепой, нечеловеческой ярости. И трижды, отброшенный прямыми ударами, падал на помост, заставляя его содрогаться от тяжести своего огромного тела.
Глеб Сизов, Дил Бронкс, министр обороны Голодов и все другие, обступив ринг-арену, в изумлении, затаив дыхание наблюдали за поединком и ничего не могли понять. Для них время продолжало идти в привычном размеренном ритме — монстр был стремителен, резок, быстр, он в доли секунд после ударов вскакивал на лапы, бросался вперед… и получал новый удар от почти невидимого противника. По лицу окаменевшего Дила Бронкса крупными градинами тек пот, губы, толстые и синюшные, дрожали. Дил не верил своим глазам, хотя не раз видывал Ивана в деле. Он догадывался, что происходит, он и сам умел ускорять реакцию, движения тела… но не до такой же степени! Иван то застывал на арене неподвижным памятником, со скрещенными на груди руками, то почти исчезал в полуневидимом резком броске, в стремительном и неуловимом порыве — и после этого кошмарное чудище опрокидывалось на спину, переворачивалось, катилось кубы-рем по помосту, будто ему в лоб ударяло двухпудовым снарядом. Молодец Иван! Страх перед пришельцем пропал. Можно! Их можно бить! Дил готов был и сам выскочить на ринг, помериться силушкой с монстром. Но ведь Иван не уступит места, ни за что не уступит!
Иван и не собирался никому уступать своего права повергнуть трехглазого. После очередного мощного двойного удара, опрокинувшего негуманоида, он решил, что пора с ним кончать, достаточно, хватит, много чести для этой иновселенской нежити биться с ней в долгом честном бою. И когда трехглазый застыл на короткие секунды, застыл, лежа на спине, широченной панцирной спине, от которой гудел помост, он резко взмыл вверх на три метра, намереваясь в падении сокрушить ударом ног непрошибаемую, выпуклую грудь чудовища, сломать ребра, чтобы их острыми осколками пронзить, продырявить черное сердце трехглазой гадины-ящера. Да, только так, иначе одолеть его было невозможно, только так…