Журнал «Вокруг Света» №01 за 1967 год
Шрифт:
Я отправил это послание с гонцом, приложив две бутылки виски и строго-настрого наказав гонцу, чтобы он не выпил их по дороге. После этого нам оставалось ждать и надеяться, меж тем как гора нашего снаряжения тлела под накаленным брезентом. Через неделю гонец вернулся и вытащил из кармана рваных серо-зеленых шорт письмо. Я живо разорвал конверт, положил листок на стол, и мы с Джеки наклонились над ним.
Дворец Фона, Бафут, Баменда.
Мой дорогой друг!
Очень обрадовался, когда узнал, что ты снова в Камеруне.
Я
Пожалуйста, передай искренний привет своей жене.
Преданный тебе Фон Бафута.
Я решил, что по пути в Бафут мы задержимся на десять дней в городке Мамфе. Здесь кончается судоходная часть реки Кросс, дальше на много километров простерся безлюдный край. За время двух моих предыдущих приездов в Камерун я убедился, что Мамфе — очень удобная звероловная база.
Знойное марево, казалось, превращало саванну в трепещущее зеленое море. Когда я вылез из раскаленного грузовика и спрыгнул на землю, я больше всего на свете хотел попить, искупаться и поесть — все в указанной последовательности. Почти таким же срочным делом было раздобыть деревянный ящик для нашего первого зверя. Речь шла о чрезвычайно редком животном, детеныше черноногой мангусты, которого я приобрел в деревне в двадцати пяти милях от Мамфе. Я был очень рад, что нашу коллекцию открывает такой редкий экспонат, но моя радость поумерилась, после того как я промучился с мангустой в кабине грузовика два часа. Малыш решил непременно обрыскать все уголки и закоулки, и, боясь, как бы он не застрял в рычагах и не сломал себе ногу, я заточил его у себя за пазухой. Первые полчаса мангуста, фыркая носом, сновала вокруг моей поясницы. В следующие полчаса звереныш вновь и вновь пытался прокопать своими острыми коготками дырочку у меня в животе, когда же я убедил его прекратить это занятие, он захватил ртом кожу на моем боку и принялся упоенно сосать, орошая меня нескончаемым потоком горячей, остро пахнущей мочи. Весь потный, запыленный, я не стал краше от этой процедуры, так что, когда я зашагал по ступенькам дома, с болтающимся из-под наглухо застегнутой мокрой рубахи мангустовым хвостом, вид у меня был, мягко говоря, не совсем презентабельный. Сделав глубокий вдох и стараясь держаться непринужденно, я вошел в ярко освещенную гостиную, где вокруг карточного стола сидели трое. Они вопросительно посмотрели на меня.
— Добрый вечер, — сказал я, чувствуя себя не совсем ловко.— Моя фамилия Даррелл.
Из-за стола поднялся невысокий человек с черным чубом и, дружелюбно улыбаясь, пошел мне навстречу. Он крепко пожал мне руку и, игнорируя внезапность моего появления и странный вид, сосредоточенно уставился мне в глаза.
— Добрый вечер, — сказал он. — Вы, случайно, не играете в канасту?
— Нет, — оторопел я. — К сожалению, не играю.
Он вздохнул, словно оправдались его худшие опасения.
— Жаль... очень жаль. — И он наклонил голову набок, изучая мое лицо.
— Как вы сказали вас звать?— спросил он.
— Даррелл... Джеральд Даррелл.
— Силы небесные! — воскликнул он, озаренный догадкой. — Это вы тот одержимый зверолов, о котором меня предупреждали?
— Очевидно, да.
— Послушайте, старина, но ведь я вас ждал два дня назад. Где вы пропадали?
— Мы приехали бы два дня назад, если бы наш грузовик не ломался с таким нудным постоянством.
— Да, здешние грузовики чертовски ненадежны, — сказал он, словно поверяя мне секрет. — Выпьете стопочку?
— С превеликим удовольствием, — пылко ответил я. — Можно, я схожу за остальными? Они сидят там, в грузовике, ждут.
— Ну конечно, ведите всех, что за вопрос. Всем по стопке!
— Большое спасибо. — Я повернулся к двери.
Хозяин поймал меня за руку и потянул обратно.
— Скажите, дружище, — хрипло зашептал он, — я не хочу вас обидеть, но все-таки: это мне из-за джина мерещится или ваш живот всегда так колышется?
— Нет, — мрачно ответил я.— Это не живот. У меня мангуста за пазухой.
Он пристально посмотрел на меня.
— Вполне приемлемое объяснение, — произнес он наконец.
Так мы вторглись в дом Джона Гендерсона. В два дня мы превратили его, наверно, в самого многострадального хозяина на западном побережье Африки. Для человека, дорожащего своим уединением, приютить у себя четверых незнакомцев — благородный поступок. Когда же он, не любя никакой фауны и даже относясь к ней с великим недоверием, предоставляет кров четверым звероловам, это героизм, для описания которого нет слов. Через двадцать четыре часа после нашего приезда на веранде его дома были расквартированы, кроме мангусты, белка, галаго и две обезьяны.
Пока Джон привыкал к тому, что, стоит ему выйти за дверь, как его тотчас обнимает за ноги молодой бабуин, я разослал письма своим старым знакомым из числа местных охотников, собрал их вместе и рассказал, какие звери нам нужны. После чего мы с Бобом, не утруждая себя работой, стали ждать результатов. Они последовали не сразу. Но вот в один прекрасный день на аллее показался охотник Огастин; он был одет в красно-синий саронг и, как всегда, напоминал подтянутого, деловитого администратора универмага. Его сопровождал один из самых. рослых камерунцев, каких я когда-либо видел.
— Доброе утро, сэр, — сказал Огастин, поддергивая свой яркий саронг.
— Доброе утро, сэр, — подхватил великан голосом, напоминающим далекий раскат грома.
— Доброе утро... Вы принесли зверей? — с надеждой спросил я, хотя непохоже было, чтобы они доставили каких-нибудь животных.
— Нет, сэр, — скорбно ответил Огастин, — зверей нет у нас. Мы пришли просить масу, чтобы маса одолжил нам веревку.
— Веревку? Зачем вам веревка?
— Мы нашли большого боа, сэр, там в лесу. Но без веревки нам его никак не взять, сэр.
Боб, специалист по рептилиям, подскочил на стуле.
— Боа? — взволнованно сказал он. — Что он подразумевает... боа?
— Они подразумевают питона, — объяснил я.
У пиджин-инглиш есть свойство, которое особенно сбивает с толку натуралиста, — это обилие неправильных названий для различных животных. Питонов именуют боа, леопардов — тиграми и так далее. В глазах Боба загорелся фанатический огонек. С той минуты, как мы сели на судно в Саутгемптоне, он почти только о питонах и толковал, и я знал, что ему свет не будет мил, пока он не пополнит нашу коллекцию одним из этих пресмыкающихся.