Журнал «Вокруг Света» №01 за 1979 год
Шрифт:
Но явно не из домика. Мы осмотрелись вокруг. Пониже, в горной расщелине, мелькнула яркая клетчатая рубашка и желтое сомбреро, а рядом — цветастая косынка.
— Смотрите, там двухэтажная пещера, — воскликнул я.
В густой зелени расщелины спряталась глинобитная стена с двумя окнами внизу и двумя — вверху. К узкому проходу в стене было пристроено деревянное крыльцо. Чувствовалось, что опыт работы на строительстве дороги не прошел даром для тараумара. Пока мы рассматривали сверху жилище, к домику поднялся его хозяин с маленькой полной женой. Хотя за плечами у обоих были тяжелые мешки с какой-то поклажей, они даже не запыхались.
—
— Куира! Буэнас диас! — ответили индейцы. Сантьяго и его жена Мария слегка растерялись, увидев, что пришли не их соплеменники. Чтобы хоть как-то расшевелить наших новых знакомых, я включил магнитофонную запись с рассказом Луиса Глория на языке тараумара.
— Поговорите, пожалуйста, между собой на своем языке.
— А о чем? — спрашивает Сантьяго.
— О чем угодно. Только между собой.
Хозяин смущенно улыбается, а женщина поспешно скрывается за дверью. Сантьяго разводит руками. Что ж, приходится ограничиться его скупым монологом. Оказывается, в деревянном жилье семья проводит теплую часть года. В зимние месяцы, когда в горах дуют сильные ветры и иногда выпадает снег, перебираются в пещеру.
Надо сказать, что семья Сантьяго отнюдь не исключение. В 1977 году из 50 тысяч тараумара 8 тысяч человек продолжали жить в пещерах, причем не только в сезон холодов. Дело в том, что часть индейцев до сих пор верит, будто бы покинуть их, значит, изменить заветам предков, навлечь на себя гнев богов, которые когда-то создали для своих избранников эти естественные убежища.
Однако цивилизованный мир настойчиво стучится в последние горные пещеры индейцев тараумара. В речной долине мы увидели посадочную площадку, где приземлилась авиетка с сотрудниками Института по делам индейцев. Они прилетели помочь тараумара заключить контракт с лесопромышленниками и научить сеять пшеницу. Может быть, дети этих индейцев лет через десять уже смогут обойтись в подобных делах без посторонней помощи. Я подумал об этом, когда неподалеку от Криля перед нами возникло длинное одноэтажное здание с вывеской «Школа». В классах было пусто. «Сейчас каникулы», — пояснила пожилая индеанка, просматривавшая за школой. Эти обыденные слова в устах женщины тараумара говорили о многом. И Хуан Виньегас не преминул подчеркнуть это:
— Когда открывалась школа — ой как трудно было убедить индейцев посылать сюда своих детей. Они с недоверием встретили новшество. Со временем отношение изменилось. И помогло то, что преподаватели создали учебник языка тараумара, хотя дети здесь одновременно учат и испанский язык. Это школа начальной ступени. Она призвана помочь маленьким тараумара найти свое место в жизни, приблизиться к современному миру, миру «белого человека», от которого их соплеменники были изолированы сотни лет.
Леонард Косичев
Твой остров и чайки
Юри шел дворами, сворачивал на тропинку, снова срезал путь, перепрыгивал через изгороди; худой и длинный, как минога, он быстро приближался к моему дому. Иногда казалось, что его выцветшие куртка и брюки в пронзительно чистом воздухе сливаются с развешанным между деревьями бельем, пристройками, заборами... Но, как бы ни рябило в глазах, через мгновение-другое я снова различал меж яблонь его светлую, как выгоревший лен, голову, длинные руки и взлетающие над травой белые кеды... — Тере! — сказал он весело, протягивая руку. — Сегодня мы пойдем с тобой на лиму. На пески.
Юри повернулся, сорвал несколько слив и вдруг, широко раскрыв глаза, удивленно воскликнул:
— Смотри! — Он показал на помятую, лежащую веерами высокую траву перед окнами. — У тебя сегодня ночевали косули... Понимаешь, когда они ночами выходят из леса и приходят во дворы, то хозяева, увидев утром помятую траву, отмечают, что наступают холода... Ладно, пошли..
Остров казался одним большим двором. Клубились и таяли над островом запахи горьковатых дымов можжевеловых костров, запахи копчений, скотных дворов. Со всех сторон на остров гулко обрушивались волны, шум их сливался с шумом ветра в верхушках деревьев. Этот неумолкающий шум слышался в скрипе старого дерева прялок, в упругом журавле колодца или неожиданно отдавался в высохшей маслобойке как воспоминание о песне предков. А то вдруг доносился из зияющей темноты давно погасшего очага неизвестно когда покинутой курной избы... Он отдавался в большом висячем замке старой деревянной церквушки с заколоченными ставнями каким-то древним звуком, сухим и седым. Как вздох старого человека.
Впервые я попал на Рухну случайно и пробыл на нем всего около часа. Четырехмачтовый учебный барк шел к датским проливам. Проходя мимо острова, капитан решил убрать скисшие паруса, встать у Рухну на якорь и ждать ветра. Остров был окутан туманом. Но когда где-то далеко на востоке показалось красное зарево, горизонт стал проясняться и холодное утреннее солнце поднялось над Рижским заливом, мы спустили шлюпку и пошли на остров... Поначалу казалось, что весь остров — сосновый лес, и этот лес растет как бы прямо из моря. Когда до острова оставалось совсем немного, из-под воды наконец показалась земля. И тогда остров поделился вдруг на три цветовые полосы: бурая с темно-желтыми пятнами над водой, выше и более широкая — коричневая полоса — стволы сосен, и еще выше темно-зеленая, кое-где разбавленная красными, отдающими в золото лучами солнца...
Пирс тянулся узкой полосой на юг. Вдоль берега, на подходе к нему крупные рыжие валуны, даже не рыжие, а скорее ржавые от воды. Волна подмывала берег снизу, и он был похож на разломленную буханку хлеба, у которой, оставляя корку, постепенно вынимали изнутри мякоть. В этих местах проступали, как щупальца осьминогов, изогнутые чистые желтовато-серые корни деревьев. Остров уже не казался плоским, как издали, в глубине леса открывалось пространство, где мелькали и белая кора берез, и серо-зеленые стволы осин...
Выйдя на пирс, мы успели добраться по грунтовой дороге, разделяющей остров и лес на две половины, к усадьбам, но по земле опять поползли туманы, и нам ничего не оставалось, как срочно вернуться обратно.
Предстоял трехмильный путь на шлюпке, а туман мог отрезать нас от корабля надолго.
...От того посещения в памяти осталась лишь короткая беседа с председателем исполкома Норманом Энделем; мы узнали, что на острове живут всего шестьдесят человек: рыбаки, колхозники, дети и старики...