Журнал «Вокруг Света» №01 за 1979 год
Шрифт:
Наконец Мэри поднялась и каждому из нас высыпала на ладони по горсти спелых ягод. Еще раз пристально посмотрев на Юри, она сказала с хитринкой:
— Ну какой же ты помощник маячника без картуза?
Юри оставил ее реплику без внимания.
— Вот она, Ливи Пульк! — вырвалось у него.
В стороне, за поляной, женщина в желтом свитере загружала коляску скошенной травой.
— Тервист, Ливи! — крикнул Юри и широко зашагал к ней.
— Ты на меня не сердись! — говорила ему вслед Мэри. — Я всю жизнь мечтала о солидном человеке в картузе и капитанском сюртуке...
Юри с Пульк отошли к краю поляны и позвали меня.
— Смотри, — Юри показал на неприметное деревце, — это единственная черемуха на острове. Ливи говорит, что пролетала над островом птица, уронила из клюва зерно, И вот выросло дерево. Черемухи даже старики на острове не помнят.
Мы попрощались с женщинами и снова двинулись в путь.
— Ливи приехала на остров погостить к сестре сразу же после войны. Двое суток они с маленькой дочкой добирались из Пярну на рыбацком баркасе. Ее сестра была здесь лесником... Кстати, первое упоминание о лесниках на Рухну относится к 1678 году. Так вот, как только Ливи ступила на эту землю, она сказала, что никуда отсюда не уедет, будет жить здесь. Построила дом, двор... Ты же видел ее хозяйство.
Пока мы стояли с Пульк, мое внимание было приковано к ее рукам, они у нее и впрямь казались состарившимися раньше глаз, лица.
Лес уже редел, все чаще встречались задубелые от ветров кряжистые деревья. Оставив в стороне маяк, мы вышли к кустарникам и пескам. Сразу же во рту пересохло, лицо покрылось испариной, но, поднявшись к дюнам, мы почувствовали прохладное дыхание воды. Перед нами расстилалось море. Оно светилось как переливающийся голубизной шелк. Чаек была уйма. Они сидели на волнах и издали были похожи на кораблики. Но, когда волны приносили их ближе к берегу, они уже напоминали лодочки, качающиеся на тихой воде...
Мы сели на теплый песок. Почему-то я вспомнил наш разговор с Норманом Энделем: «Советую подружиться с Юри, он знает природу острова... Наши чувства немного притупились, а он, человек, выросший на Большой земле, ко всему, что открывается ему здесь, относится восторженно. Прошлым летом, — говорил Норман, — он снова приехал к нам и остался на острове. Для нас характеристика человека — это то, как он относится к нашей природе, тянутся ли его руки к делу...»
Многое и мне нравилось в Юри. Сижу рядом с ним и вижу: смотрит он на воркующих чаек, а скрыть своего волнения не может...
— Юри! — окликнул я его.
— Хочешь что спросить?
— Скажи, а у кого ты приобрел старый ткацкий станок и зачем он тебе?
— У Сутта. Впрочем, у одного из Суттов, на острове их много. А зачем? Это как смотреть.
Он повернулся ко мне.
— Через ремесла, через предметы быта можно многое узнать о своем прошлом. Вот, например, этот станок... Я еще только разбираюсь. Очень простая конструкция — ни единого гвоздя, все деревянное, думаю, мне удастся и поработать на нем. Осваивая его, я представляю себе движения рук тех людей, их смекалку... Стариков, знающих прошлое острова, мало. Да, пожалуй, из самых древних остался лишь отец Нормана. Вот с ним и дружу. От него я узнал, что деревянная церковь самая старая на всем побережье. Ее строили в 1644 году, строили из дерева выброшенных на берег парусных кораблей. Такое дерево не поддается гниению... А семья Нормана самая древняя на острове. Он мне рассказывал, что раньше землю удобряли водорослями. А какие строили амбары для хранения зерна! Они стояли на западном берегу высоко над землей. Полы выкладывали из булыжников, поверх стлали бревна, снова булыжники и опять бревна. С такой закладкой зерно в амбарах хорошо проветривалось, да и мыши не могли забраться, запасы сохранялись в них три года...
Юри встал, достал патрон, зарядил двустволку и, приметив ближнюю чайку, стал прицеливаться, но вдруг поднял ружье вверх и нажал курок. Услышав сухой треск, чайки заголосили, вспорхнули в небо, немного покружили и снова опустились на волны.
— Пошли ко мне, — сказал он резко, — я тебя угощу жареной салакой с брусничным вареньем...
— А как же чайка для лисы?
— Ничего. Найдут чем покормить ее. Понимаешь, когда я напросился принести чайку, не думал, что не смогу стрелять в них. Пошли.
Сказав это, он облегченно вздохнул и посмотрел на море: одну из чаек накатившаяся волна оставила на песке, и она в ожидании следующей волны спокойно озиралась по сторонам.
— Какой же остров может быть без чаек... Так же, как без лодок, сетей, рыбаков... И без прошлого.
От Юри я возвращался поздно. Шел через лес. Ветер шуршал в траве, кустарниках... Впереди робко вставала луна. Ее свет между деревьями колыхался, как легкая ткань.
Надир Сафиев
Монограмма Франциска Скорины
Его имя выбито на мраморной доске вместе с именами самых знаменитых выпускников Падуанского университета, где в 1512 году он с блеском защищает звание доктора медицины. Он основатель древнейшего в Европе Пражского ботанического сада. Однако не только успехи в лекарских науках и в ботанике прославили имя Франциска Скорины, поставили его в один ряд с величайшими людьми Высокого Возрождения, теми, кого Энгельс называл титанами по силе мысли, страстности характера, по многосторонности и учености. В 1517 году в Праге выходит первая книга Скорины — первая печатная книга на старобелорусском языке, первая русская печатная книга.
В предисловии к ней читаем:
«ЗУПОЛНЬ ВЫЛОЖЕНА НА РУССКИЙ ЯЗЫК ДОКТОРОМ ФРАНЦИСКОМ СКОРИНОЙ, ИЗ СЛАВНОГО ГРАДА ПОЛОЦЬКА, НАПРЕД БОГУ КО ЧТИ И ЛЮДЕМЪ ПОСПОЛИТЫМ К НАВЧЕНИЮ».
Вот это — «людемъ посполитым к навчению» — стоит в предисловиях ко всем книгам Скорины. «Людемъ посполитым» — значит не царям, не духовенству, не князьям и боярам, а простым людям к «навчению».
И потом здесь же, 8 Праге, он проделывает поистине неимоверную работу — на протяжении всего лишь трех лет Скорина издает почти все основные книги Библии, Психологию...
А в книгах — прекрасные гравюры такого класса, что Стасов сказал о них: «То изящество рисунка, то мастерство гравюры, которые на столь короткое время проблистали в изданиях венецианских и скорининских, никогда уже больше не повторилось ни в одном издании церковнославянской печати второй половины XVI века, всего XVII и первой половины XVIII века. Но зато и те, и другие издания имели впоследствии прямое влияние на судьбы русской гравюры на дереве».
Все, кто писал о гравюрах скорининских книг, а среди них, кроме Стасова, Равинский, Каратаев, Владимиров, известный белорусский искусствовед Щекотихин, отмечали их высочайший художественный и технический уровень.