Журнал «Вокруг Света» №04 за 1980 год
Шрифт:
Обследование морских угодий проводилось по отработанной нами еще на Баренцевом море методике. Мы с Олегом плыли рядом с лодкой и в намеченной точке, там, где глубина достигала тридцати метров, получив от Гены фотоаппаратуру, погружались. Достигнув нужного места, возвращались к берегу, собирая образцы и фотографируя их. За одно погружение надо было отснять и собрать 10—12 образцов — столько, сколько позволяло количество кадров в фотоаппарате.
Наиболее интересным для погружений оказалось место около полуостровка на дальнем конце косы. Там на глубине 25 метров была площадка, засыпанная
...Робкий лучик подводного фонарика Олега высвечивает то кремовые, то ярко-оранжевые наросты. Если рядом «листья» интересующих нас водорослей, лучик задерживается на них — сигнал мне — надо фотографировать. В темень грота врывается на мгновение яркое солнце — это разрядились конденсаторы через две импульсные лампы, но свет так быстро исчезает, что глаз не успевает ни ослепнуть, ни выхватить из темноты яркий подводный пейзаж. До сих пор специалисты не могут найти убедительного объяснения, почему у большинства придонных животных, обитающих в полутьме, такие яркие наряды. В нашем гроте живут лишь робкие разведчики — основные колонии губок глубже, там, где солнечные лучи почти совсем растворяются в сине-черном тумане.
Итак, мы продвигаемся к берегу. Луч фонаря задерживается на веточке известковой водоросли, рядом «листики» ульвы — морского салата и «шишка» свернувшейся актинии. Навожу на освещенное место фотоаппарат, прицеливаюсь в видоискатель, щелкает затвор — и мы плывем дальше. Снимок поможет распознать, где и как расселяются морские обитатели. Олег аккуратно отделил от подошвы камня и «листики» ульвы, и веточку литотамния, но их еще надо доставить на берег, зафиксировать там и довезти до Москвы. Ближе к берегу фотографируем анфельцию. Это лучший агаронос, самая ценная водоросль, из которой добывают агар.
Значение водорослей для жизни моря огромно: водоросли кормят и укрывают взрослых обитателей шельфа и их мальков. Кислород воды в зонах обитания растений — их «заслуга». Человек давно научился добывать водоросли. Морские растения дают ему сырье для промышленности, ряд из них идет в пищу. Ученые утверждают, что в море нет ядовитых водорослей и что все растения практически съедобны. Но добычу в море надо ограничить и дать точные рекомендации по ее объему. Например, морские водорослевые ресурсы Дальнего Востока определяются в сыром весе цифрой, близкой к семи миллионам тонн. Но сколько можно добывать в год морской капусты — ламинарии или анфельции, чтобы не подорвать эти запасы?
Жизнь моря, повторяем, прямо или косвенно зависит от состояния морских лугов и подлесков. Поэтому наша работа полна смысла.
Олег останавливается у новой цели, щелкает затвор, на подводных скалах отражаются блики от осветителя. Вот и берег, к нему уже пристала лодка, ведомая Геной. В его глазах мольба: «Пустите меня под воду, хоть я и компрессорщик, но по велению сердца подводник».
Решаем — завтра погружаются Гена и Олег, а я буду их страховать с поверхности. Так нарушили мы строгие напутствия нашего руководителя, но ведь делу это не помешает, а отказать Романову в погружении у скал Монерона у нас не хватает сил...
А. Рогов Фото автора
Горностай Мындая
Мындай был очень богатым и очень жадным человеком. Ничего в этом удивительного как будто бы и не было — богатство и жадность всегда неразлучны: чем больше человек богатеет, тем больше бывает жаден. А жаден был Мындай не в меру, а потому преумножал свое богатство еще и охотой. Он не сидел, греясь перед благостным огнем печи, плотно наевшись жирного мяса да масляных оладий, как это было заведено у баев с давних пор, а рыскал везде и повсюду. Но мало ему было того, что во многих хлевах было у него полным-полно круторогих, а на пастбищах несть числа долгогривых. От зерна ломились Мындаевы закрома, сундуки были полны дорогих мехов да всякого добра. Но Мындаю и этого было мало, и он, чтобы хоть малую толику к богатствам своим добавить, словно медведь, вздумавший собирать муравьев, с каждой долины, с каждого поля собирал и тащил к себе домой все — будь это сероватая пушистая крыса или маленькая тощая ласка. Кроме того, прослыл Мындай великим упрямцем. Упрямство, подчас тупое, буквально обуревало его. Он настаивал на сказанном, даже если понимал, что полностью не прав. Может быть, Мындай был бы и вовсе забыт — упрямые и жадные баи не были редкостью, — но рассказ о нем остался в памяти народа. Вот из-за какой истории.
А было это все так.
Однажды в конце осени поехал Мындай на охоту.
Он оседлал и сел верхом на свою любимую кобылицу (кобылица та была спокойной по нраву и очень ходкой), ее тый — двухтравый жеребенок — увязался за ней. Тый очень любил свою мать и всюду ходил за нею, скучал без нее. Мать привыкла к этому и, когда отправлялась в путь, ржанием подзывала его к себе.
На свежем, только что выпавшем снегу с коня очень хорошо были видны следы и нарыски бродивших зверюшек. Мындай читал эти следы, жадно оглядывал все вокруг. Вот прошла белка, но это вчерашний след — значит, она далеко теперь, ее уже не догонишь. Здесь ходили белые куропатки, досыта, наверное, они наклевались. Здесь просеменила мышь. А вот эти следы говорят о том, что ворон рвал тут остатки зайца. Мындай слез с седла, поднял остатки, внимательно оглядел их, но, видя, что уже ничем нельзя воспользоваться, отбросил в сторону. Затем он опять сел верхом на кобылицу и поехал дальше. У подножия Ытык-хая Мындай увидел след. Это горностай волочил свою добычу. «Ага-а! Наконец-то я нашел поживу, — обрадовался охотник. — Недавно зверек прошел здесь, значит, недалеко отсюда у него должна быть нора». Мындай долго тропил след. А горностай поднялся вверх на гору и скрылся в дупле упавшего дерева. Наконец добрался сюда и Мындай. Обошел вокруг дерева, обрадовался. «Он здесь, не вылез! Вроде горностай уже мой. Судя по следу, это крупный, матерый самец; шкурка будет такой же, как те, что в моей шкатулке спрятаны, — она у меня будет сотой», — радостно подумал охотник и еще раз обошел вокруг дерева. Потом зарядил у дупла черкан, чуть в стороне построил шалаш, развел костер и стал ждать.
Сидя в ожидании, Мындай пригрелся у костра, разведенного в пазухе вывернутых корней дерева, начал тихо дремать. И приснилось ему, что его горностай медленно вылез из дупла. Он был очень большим и жирным и почему-то походил на меховую рукавицу из лапок, какие обычно носят в зимние холода. Мындай обрадовался — такого крупного горностая он не видел отродясь, но в то же время с опасением подумал, что тот слишком велик для его черкана. Так оно и получилось: горностай, вылезая из дупла, небрежным толчком повалил черкан. И вдруг заговорил по-человечески: «Ненасытный Мындай, тебе мало своего богатства, из-за этого лежишь здесь мешком и ждешь меня. Посмотрим, как ты снимешь с меня шкуру и прибавишь ее к тем, что уже есть у тебя». Сказал это горностай, повернулся и юркнул в дупло...
Мындай проснулся от холода — потух костер. Встал и обошел вокруг поваленного дерева. Свежих следов горностая нет — значит, не сбежал.
«Вот странный сон... Какой упрямый горностай мне попался. Да, но я тоже упрям. Посмотрим, кто из нас двоих окажется упрямее», — подумал он.
Прождал Мындай несколько дней. Провизия, привезенная им, кончилась. А горностая все нет. «Видно, большие запасы у него, потому и не выходит. Наверное, заставит еще долго ждать», — задумался охотник и решил заколоть жеребенка.