Журнал «Вокруг Света» №04 за 2004 год
Шрифт:
Нельзя даже протянуть ноги, так как палатка набита до отказа. Приемник, наконец, включен. Снимаю шапку, надеваю наушники — жжет морозом уши. Вожу реостат и по легкому звону ламп слышу: работает… Ирония судьбы: 104 человека находятся на льдине в мороз, в пургу, ночью, никто во всем мире не знает об их судьбе, а первое, что слышит лагерь Шмидта — веселый американский фокстрот»… На следующий день связь с Большой землей была установлена.
…Когда первые, самые тяжелые дни миновали, суровый полярный быт наладился. Плотники соорудили из спасенных материалов барак, переселив туда половину «челюскинцев», выстроили камбуз под крышей и сигнальную вышку. Много работы предстояло выполнить на ледовом аэродроме, который то и дело разрушали подвижки льда. Шмидт,
…Но существовало и такое, чем руководители экспедиции не могли поделиться ни с кем. Много позже в минуту откровенности капитан Воронин поведал об этом старому полярнику Н.Н. Ермолаеву. По словам последнего, выглядело это так: «Шмидт с Ворониным закрылись у себя в палатке. Они не представляли, что за этим последует. Они буквально дрожали. Что их ждет? В лучшем случае — отставка, в худшем — «высшая мера». Воронин еще на что-то надеялся, а Шмидт прямо говорил — расстреляют…»
Но судьбе было угодно распорядиться иначе… Вскоре из Москвы по радио поступило сообщение: «Шлем героям-челюскинцам горячий большевистский привет. С восхищением следим за вашей героической борьбой… Сталин, Молотов, Ворошилов…»
Спасительные крылья
Уже 5 марта (спустя 3 недели после катастрофы) А. Ляпидевский на своей тяжелой машине АНТ-4 вывез из лагеря Шмидта женщин и детей в Уэлен, так обрисовав ситуацию: «Мы прямо уперлись в лагерь… Отчетливо видели теперь стоянку Шмидта: вышку, палатки, барак. Потом увидали во льду трещину, которая отделяла лагерь от аэродрома, около трещины — скопище народа, пытавшегося перебраться… Кричали что-то, бросали шапки вверх. Я сделал два круга над аэродромом. Впервые я видел такую маленькую площадку: она была 450 на 150 метров. Все подходы к ней были заставлены высокими ропаками… Сел все-таки очень удачно… Челюскинцы все обросшие, бородатые, одетые в меха… Окружили потом меня, обнимают, а у меня мысль: как бы отсюда вылететь?..» Сомнения Ляпидевского объяснялись размерами аэродрома — требовалось 650 метров на 150, но все обошлось — риск был одновременно и благородным, и вынужденным. К сожалению, первый же удачный полет стал для Ляпидевского последним — его самолет оказался слишком капризным для арктического неба и больше не использовался.
7 апреля второй этап спасательной операции открыл Н. Слепнев на «Флистере», за которым на своих Р-5 последовали Н. Каманин и В. Молоков. Комендант аэродрома челюскинцев Сандро Погосов так описал их прибытие: «Слепневская быстроходная «американка» — нарядненькая, чистенькая и кокетливая — три раза пыталась идти на посадку и, наконец, при попытке сесть наискось против ветра, заковыляла по ропакам и перевалилась на бок. На аэродроме воцарилось гробовое молчание… Слепнев вышел из кабины, осмотрел повреждения, а Ушаков стоял рядом с ним. Оба были целы и невредимы… Через два часа появились два самолета Р-5. Раза два прицелившись к небольшой полосе аэродрома, обе машины благополучно сели одна за другой. Настроение, заметно упавшее при неудачной посадке «американки», быстро поднялось. Наши родные, советские машины показали лучшие качества при этой рискованной посадке. Через полчаса, забрав пять человек, они улетели в Ванкарем. Слепнев остался ждать запасных частей».
Поскольку «пассажироемкость» у Р-5, замысленного конструктором Н.Н. Поликарповым как разведчик и ближний бомбардировщик, была минимальной, действовать приходилось исходя из сложившейся обстановки. Молоков, например, перевозил лишнего пассажира в парашютном ящике под фюзеляжем. Судовой машинист «Челюскина» Мартисов был таким «лишним»: «…сложил руки по швам, двое товарищей взяли меня, подняли и втолкнули в футляр головой вперед. Отверстие закрыли, и машина пошла… При подъеме с аэродрома жутко трясло: било то затылком вверх, то носом вниз. Потрясло, потом чувствую, стало спокойно — значит, машина в воздухе… Мои страхи оказались напрасными. Прилетел вполне благополучно. Вытащили меня за ноги — и все в порядке».
Финальный акт
В дальнейшем воздушный мост работал безостановочно, и каждый день людей в лагере становилось все меньше. Особая ситуация сложилась с самим Отто Юльевичем Шмидтом. Вместе со Слепневым в лагерь прилетел уполномоченный комиссии В.В. Куйбышева Г.А. Ушаков. Он в то время по праву считался полярником из полярников — за его плечами было пять зимовок на самых неизведанных «белых пятнах», каковыми в 1920-е годы являлись остров Врангеля и архипелаг Северная Земля. На этот раз он выступал представителем высших партийных и государственных инстанций, которому предстояло ввести руководство погибшего «Челюскина» в курс принятых «наверху» решений.
Положение осложнялось тем, что у Шмидта начала прогрессировать застарелая легочная болезнь и с каждым днем он чувствовал себя все хуже. Однако, не считая себя вправе оставить дело незавершенным, Шмидт категорически отказывался покинуть лагерь. Но поскольку температура у него поднялась до 39, Ушаков, не дожидаясь, пока положение станет критическим, сообщил о ситуации в Кремль. Вскоре из Москвы на имя Шмидта пришел приказ передать руководство своему заместителю Боброву и незамедлительно эвакуироваться на Аляску под опеку американских врачей.
Основная часть челюскинцев была вывезена всего за неделю, с 7 по 13 апреля. За это время наиболее отличились пилоты Молоков и Каманин, совершившие по 9 рейсов: первый вывез 39 человек, второй — 34. Водопьянов сделал 3 рейса, эвакуировав 10 человек, остальных же на Большую землю доставили Слепнев и Доронин.
Смертельно уставшие пилоты, поднимавшие в воздух свои машины на пределе сил, и их отлетавшие товарищи, занятые на лютом полярном морозе заправкой и бесконечным ремонтом изношенных самолетов, даже и не подозревали, что им суждено вскоре стать первыми Героями страны и в этом новом звании войти в ее историю.
Прощальный танец
Эпопея «Челюскина» близилась к завершению. В самом лагере к исходу дня 12 апреля осталось всего трое: капитан Воронин, заменивший Шмидта Бобров и Кренкель. А на ледовом аэродроме свою вахту продолжал нести комендант Погосов.
Воронин с Бобровым решили перед сном осмотреть окрестности. Они поднялись на смотровую вышку и только тогда ощутили, насколько сильным
было нервное напряжение, державшее их в своих тисках последние месяцы. «Когда пришли в лагерь, какая-то необъяснимая радость и веселье напали на нас, — вспоминал потом Бобров, — и мы в пустом лагере пустились в пляс. Картина, очевидно, со стороны была жуткая: два уже не совсем молодых человека… пустились откалывать трепака, потом обнялись и расцеловались. И только тут я увидал удивленную физиономию Кренкеля, который оказался свидетелем этой непонятной для него сцены». Воронин тут же почувствовал неловкость, вспомнив о своем капитанском достоинстве, и даже взял с обоих слово забыть о проявленной им (впервые с начала похода) слабости.
В тот же день Кренкель записал в своем дневнике: «Вечер незабываемо прекрасный. Полнейший штиль. С вышки отличная видимость на много десятков миль. Полная тишина. Изредка чуть-чуть похрустывает лед…»
А вот впечатления Воронина: «В палатке горел фонарь. Я зажег примус. Вскипятил чаю, вымыл посуду и все аккуратно прибрал, оставив в палатке по поморскому обычаю запас продовольствия и вещей, необходимых человеку, который бы оказался заброшенным на эти льдины… С рассветом вышел на воздух. Было ясно. Кругом царило безмолвие». Видимо, под занавес Арктика стремилась очаровать тех, кого не смогла удержать в своих ледяных объятиях.