Журнал «Вокруг Света» №07 за 1991 год

Вокруг Света

Мы посетили одно из самых значительных в крае заведений рыбной ловли: одинокие обиталища рыбаков образовывали небольшую деревню из сотни домов. Рыбаков предупредили с утра, так что они подождали поднимать снасти с рыбой, ожидая нас.

Огромные заграждения из свай, забитых в 10 сантиметрах одна от другой, препятствовали рыбе подниматься по Волге. Поперек реки были натянуты канаты, отгораживая пространство 3x3 метра: с канатов, удерживаемых кольями, свисали цепи с очень острыми крюками. Крюки были без наживки, о которой я подумал было вначале: они лишь висели в воде на разной глубине. Проходя, рыба пронзается одним из крюков и после нескольких рывков в стремлении продолжить свой путь замирает, обездвиженная болью.

Протягивают канаты и поднимают цепи с помощью судна; если рыба попала на крючок, то это чувствуется по весу: тогда ее поднимают на поверхность, что довольно легко, но дальше начинается борьба. Когда имеешь дело с белугой на 7-8 сотен фунтов, требуется

иной раз 5-6 лодок и 8-10 человек, чтобы овладеть таким монстром.

Менее чем за полтора часа мы выбрали 120-130 рыбин разного размера. Ловля окончена, рыбу подали на своего рода скотобойню и приступили к заготовке икры, жира и нервов (вязиги) (Так у Дюма. — Прим. перев.) .

Год лова, которым занято 8-9 тысяч рабочих и 250 охотников на тюленей при 3 тысячах малых шлюпок, в среднем дает 43-45 тысяч осетров, 650-660 тысяч севрюг, 23-24 тысячи белуг. Такая масса рыбы — даже при неточном расчете — дает приблизительно 375-380 тысяч килограммов икры, 18-20 тысяч килограммов вязиги и 20-21 тысячу килограммов клея.

Нет ничего более омерзительного, чем видеть извлечение из бедных существ икры, нервов и жира. Известна стойкая воля к жизни у этих больших рыб: те, что достигают 8-10 футов в длину, еще подскакивают, когда вскрыто брюхо и извлечена икра, и делают последнее усилие, когда из них вытягивают спинной мозг, до которого русские — большие лакомки. Наконец, и это сделано, рыбы становятся неподвижными, хотя их сердца продолжают трепетать более получаса, после чего прощаются с телом. Каждая операция с каждой рыбиной длится минут 12-15. Все это просто страшно видеть.

Для нас приготовили икру самого большого осетра из пойманных: бедняга мог весить 300-400 килограммов: его икра заполнила 8 бочонков примерно по 10 фунтов. Половину икры засолили, другая половина, подлежащая употреблению в свежем виде, была законсервирована и служила для подарков на всем пути до Тифлиса: засоленная икра попала во Францию, где была роздана, в свою очередь, но не вызвала такого же энтузиазма, с каким была встречена в виде наших подарков в Кизляре, Дербенте и Баку.

Есть два объекта внимания, ради которых даже русский — самый скупой русский всегда готов совершать безумства: икра и цыганки. О цыганах я должен был бы говорить в связи с Москвой, но признаюсь, что эти обольстительницы, с жадностью поглощающие состояния отпрысков русских семей, оставили в моей памяти такой блеклый след, что, говоря об особенностях Москвы, я про них напрочь забыл.

В 4 часа вечера нам просигналил пароход; мы возвратились на борт, обогащенные 10 бочонками икры, взамен которых нечего было предложить, и сытые самым гнусным спектаклем, какой можно увидеть, спектаклем ее приготовления. День выдался утомительный, потому, несмотря на настойчивое приглашение г-на Струве, поехали прямо в дом Сапожникова, где нас ожидали обед и постели, ибо поиск начальника полиции увенчался успехом: у Муане были матрас, подушка и простыня. Вторая простыня, чтобы ею накрываться, с самого начала была признана лишней. Дело в том, что первая у Муане была сшита мешком со сквозными верхом и низом для большей свободы движений головы и ног. Слуга, который мне стелил, и мою вторую простыню считал такой же бесполезной, так что каждый вечер я находил ее аккуратно сложенной под подушкой.

На следующий день, в 8 часов утра, нас ожидал пироскаф (пароход) «Верблюд». Едва подошла к нему наша лодка, как от берега отчалила другая, с четырьмя дамами, находящимися под покровительством г-на Струве. Одна из них была сестра княгини Тюмень — княжна Грушка, воспитываемая в астраханском пансионате, где она изучала русский язык. Она воспользовалась обещанным нам праздником, чтобы навестить сестру. Другие три дамы: мадам Мария Петриченкова, жена офицера бакинского гарнизона; мадам Екатерина Давыдова, жена лейтенанта флота на звероловном судне «Трупман», который должны были нам одолжить для путешествия в Дербент и Баку, если он когда-нибудь вернется из Мазендерана, и мадемуазель Врубель, дочь отважного русского генерала, прославленного на Кавказе и умершего несколько месяцев назад; она еще носила траур. Эти три дамы — мы их уже встречали на вечере у г-на Струве — говорили и писали по-французски как француженки. Как жены и дочери офицеров они были точны по-военному. Что же до нашей калмыцкой княжны, звонок в пансионате разбудил ее в 7 часов.

Итак, эти дамы, как я уже сказал, были очень образованны и находились в курсе дел нашей литературы, но они очень хорошо знали лишь произведения и очень мало об их творцах. Поэтому я должен был рассказать им о Бальзаке, Ламартине, Викторе Гюго, Альфреде де Мюссе и, наконец, обо всех наших поэтах и романистах. Невероятно, как справедливо, пусть инстинктивно, можно сказать, судили о наших замечательных людях молодые женщины, самой старшей из которых самое большее было 22 года! При этом я ничего здесь не говорю о княжне Грушке, едва знающей русский, еще меньше французский и остающейся при разговоре настоящей иностранкой.

Так как берега Волги мне были знакомы, а если их увидишь

раз, то больше не тянет смотреть, я мог оставаться в каюте, где дамы оказывали мне честь меня принимать. Не знаю, сколько времени длилось плаванье, но когда крикнули — «Прибываем!», подумалось, что отошли от Астрахани не дальше чем на 10 верст. Поднялись на палубу. Берег Волги на четверть лье был усыпан калмыками, мужчинами и женщинами всех возрастов. Дебаркадер был осенен знаменами, а артиллерия князя, по-моему, из 4 пушек, палила. «Верблюд» отвечал на ее приветствие 2 малыми орудиями. Ожидающий нас князь находился на верху дебаркадера. Он был в национальном костюме: в большом белом рединготе (Редингот — длинный сюртук простого покроя, первоначально предназначавшийся для верховой езды. Калмыцкий мужской костюм (бюшмюд), как верно подметил А.Дюма, действительно похож на редингот, ибо его изначальная задача та же: в нем должно быть удобно сидеть верхом на лошади. Белый цвет — священный в калмыцкой палитре цветов. Национальный костюм белого цвета могли носить только представители калмыцкой знати. Четырехугольный по форме убор калмыков, бархатный с меховым околышем, действительно похож на конфедератку — головной убор поляков, известный в Европе со времен 1-го раздела Польши (1772 г.) — Прим.научного ред.), наглухо застегнутом на маленькие пуговицы, в желтом головном уборе типа польской конфедератки, широких красных шароварах и желтых сапогах. Меня ввели в курс этикета. Так как праздник устраивался в мою честь, я должен был пойти прямо к князю, обнять его и потереть свой нос о его нос, что означало: «Желаю вам всяческого процветания!» («Потереть свой нос о нос» (точнее — обнюхать друг друга) — древняя деталь этикета приветствия у монголоязычных народов (монголов, калмыков, бурят). — Прим.научного ред.) Относительно княгини, если она протянет руку, то позволяется к ней приложиться; но предупредили, что это было бы милостью, которую она даровала очень редко, и сделай я это без ее на то позволения, это было бы последним моим деянием перед собственными похоронами.

Судно остановилось в 5-6 метрах от дебаркадера, и я сошел с него среди огня двойной артиллерии. Предупрежденный о протоколе, я не стал отвлекаться ни на г-на Струве, ни на дам: я важно поднимался по ступеням дебаркадера, тогда как князь не менее степенно спускался навстречу. Мы встретились на полпути. Я обнял его и потерся своим носом о его нос, как если бы был калмыком всю мою жизнь. Хвастаюсь не без основания: нос у калмыков в общем-то не является выступающей частью лица. Князь посторонился, чтобы дать мне пройти, затем принял г-на Струве, но без трения носами, а просто пожав руку, после чего обнял сестру, отдавая остальное внимание дамам, которые ее сопровождали.

Подпись к картинке

Как все восточные женщины, калмычки, похоже, не занимают слишком высокое место в социальной иерархии края.

Князь Тюмень был мужчина 30-32 лет, толстоватый, хотя довольно высокий, с очень небольшими руками и ногами. Калмыки всегда на коне, их ноги почти не развиваются и почти одинаковы в длину и ширину. Несмотря на ярко выраженный калмыцкий тип, князь Тюмень даже на взгляд европейца выглядел довольно приятным. С черными гладкими волосами и черной редкосеяной бородой, он производил впечатление человека мощного телом (Княжеский род Тюменей владел землями Хошеутовского улуса Калмыкии. Предок рода князь (по-калмыцки — нойон) Дегжи с супругой и подданными прибыл в Россию из Джунгарии после разгрома в 1758 году китайскими войсками Джунгарского ханства. Попросив подданства, он получил от императрицы Елизаветы Петровны разрешение поселиться в сибирском юроде Тюмени. Здесь у нойона родился сын, названный в честь приютившего их города Тюмень Джиргаланом. Вскоре семья нойона перебралась на Волгу, где с начала XVII века уже жило под властью русских царей большое число калмыков. Нойоны Тюмени построили усадьбу и поселение, со временем получившее название сельцо Тюменевка. Представители этого рода известны как незаурядные личности, внесшие вклад в историю своего народа и России в целом. Сын Тюмени Джиргалана Серебджаб Тюмень командовал калмыцким полком в составе русской армии во время Отечественной войны 1812 года. Его брат Батур-Убаши Тюмень известен как историк и литератор... В родовом имении Тюменей имелась прекрасная библиотека с книгами и рукописями на тибетском, монгольском, ойратском, русском и европейских языках. — Прим. научного ред.). Когда все сошли на берег, он пошел впереди меня с покрытой головой. На Востоке, как известно, чествовать гостя значит не обнажать головы в его присутствии; евреи даже в синагогах не снимают шапок. От берега до замка было не более двух сотен шагов. Дюжина офицеров в калмыцком наряде с кинжалами, патронташами и саблями, украшенными серебром, стояли по обе стороны дверей, обе половины которых были открыты. Пройдя через множество залов, князь и я, идущий рядом, со слугой вроде мажордома впереди, оказались перед закрытыми дверями. Мажордом легонько стукнул, и они отворились вовнутрь, не показав, кто повернул в петлях обе их половины.