Журнал «Вокруг Света» №10 за 2006 год
Шрифт:
Своя Мекка
«Отшельником из Экса» Сезанна прозвали его современники. Почему из Экса — понятно. Он здесь родился, вырос, учился, работал, умер и был здесь же похоронен. Из 67 лет жизни Сезанн, можно сказать без преувеличения, 80 процентов времени провел в этих местах. Его жизнь в Париже, если даже он оставался там на несколько месяцев, а порой и лет, была лишь паузами между постоянным пребыванием в Эксе. Там он завоевывал художественную сцену, а жил и творил на родине, в Эксе. Его краткие поездки к друзьям-художникам: в Овернь к Писсарро, в Ла-Рош-Гюйон к Ренуару — все это лишь дополнительные штрихи к Эксу. За границу он вообще выезжал только один раз, и то не в Италию — Мекку всех художников, а в Швейцарию.
Почему отшельник? Так же, как образ Ван Гога неразрывно связан с образом безумца, отрезающего себе ухо, так и образ его современника — Поля Сезанна непременно ассоциируется с человеком угрюмым, нелюдимым, одиноким трудягой, целиком поглощенным своей живописью. Так, в своей мастерской на улице Ботрейи он жил «среди ужасающего беспорядка. Умывальник, диван, старый полуразвалившийся шкаф, стулья с продавленными соломенными сиденьями, печка, а перед ней куча накопившейся за год золы — вот и вся его обстановка». Сезанн запрещает подметать у себя «из боязни, как бы пыль не осела на еще влажные полотна». Всюду валяются кисти, тюбики с красками, грязные тарелки, кастрюли с присохшей к ним вермишелью. «Эскизы сплошным потоком» спускаются с потолка до самого пола, где, скопившись, образуют «оползень брошенных вперемежку полотен»... Бедные натурщицы! Чего только не приходилось им сносить от этого нелюдима, грубияна. Он будто бы и не обращал на них ни малейшего внимания, но у него кружилась голова, когда они раздевались. Порой, не сдержавшись, он швырял их, полуодетых, на приготовленную для них подставку, а потом возвращался к мольберту и, сжигаемый внутренним огнем, «укладывал их на ложе своих картин». Исступленный, галлюцинирующий, озверелый, он либо проклинал живопись — «это собачье ремесло», либо в хмельном порыве безудержной радости заявлял: «Когда я пишу, у меня такое ощущение, точно я сам себя щекочу».
Он действительно являлся настоящим трудоголиком, посвятившим всю свою жизнь живописи. Он и вправду, как повествуют мемуары и биографии и как показывают его собственные письма, был человеком замкнутым, крайне неуверенным в себе, вечно неудовлетворенным, полным сомнений, терзаний и переживаний, или, как мы говорим сегодня, комплексов. Но это отнюдь не значит, что Сезанн был одинок и несчастен. Напротив, его всегда окружали родственники и друзья. И какие! Одна многолетняя дружба с Эмилем Золя чего стоит. И семья, в которой он вырос, была отнюдь не маленькая. Кроме Поля в доме росли две сестры, с которыми он поддерживал теплые отношения. А с началом его творческой карьеры круг знакомств расширяется до Парижа, где он знает всех и вся! (Другое дело, что его самого «сливки» парижского арт-мира признали не сразу.) В какой-то момент Сезанн и сам заводит семью: его натурщица рожает ему сына. Какой уж тут отшельник?! Все как у обычного человека. Даже более того, со стороны история жизни Сезанна выглядит подозрительно спокойной. Он не сбегает на Таити, как Гоген, не кончает самоубийством, как Ван Гог, не ищет забвения в бокале абсента, как Тулуз-Лотрек. В отличие от своих экстравагантных современников Сезанн скучно буржуазен и по-своему однообразен в творческом самоусовершенствовании.
«Звезд с неба не хватал»
Во времена Сезанна в Эксе проживало около 30 000 человек. В прошлом этот город был столицей провинции, а в XIX веке — лишь центром субпрефектуры, то есть райцентром, правда, сохранившим свои представления о рангах и чинах. Предки Сезанна были крестьянами, но уже дед перебрался в город и работал портным, а отец, Луи-Огюст, основал шляпное дело. (Вывеску «Шляпная мастерская» еще и сегодня можно видеть на доме номер 55 по бульвару Мирабо в Эксе.) Вскоре он начал и совсем новое, но, как оказалось, весьма прибыльное дело — ростовщичество, которое завершилось созданием частного банка. (Это здание тоже сохранилось, и к нему, как и к другим памятным местам, связанным с Сезанном, ведут плакетки с буквой «С».) Сезанна-старшего в городе недолюбливали, ведь тот знал реальное финансовое положение многих видных семей. Но Луи-Огюст, живя размеренно и благопристойно, эту неприязнь просто игнорировал. Правда, один грешок на его буржуазной совести все-таки имелся. Анна-Елизабета-Онорина Обер родила ему сына Поля вне брака, будучи незамужней девицей, и, хотя отец сразу же признал сына и записал его в мэрии, официальным браком родители сочетались, только когда Полю исполнилось 5 лет. И как тут не вспомнить старика Фрейда, когда узнаешь, что та же история повторилась и с самим Сезанном. Своего сына (тоже Поля) от натурщицы Гортензии Фике он также признал сразу при рождении, но официальным браком с подругой жизни сочетался только через 14 лет!
Но вернемся к растущему Полю. Как любой среднестатистический провансалец из весьма обеспеченной семьи банкира, он посещает приличный коллеж, а потом по настоянию отца слушает курс права в местном университете. К занятиям искусством в детстве и ранней юности особо не стремится, хотя и посещает местную школу рисования. Получает отличные оценки по арифметике и словесности, а вот в рисовании первым в его мальчишеской компании был Эмиль Золя, ставший затем великим писателем. Вот каким рисует Сезанна в то время биограф: «Он до такой степени поддается воздействию окружающей среды, что школьные учителя корят его за слабохарактерность. Но время от времени, пожалуй, даже слишком часто, он вдруг, не помня себя от приступа необъяснимого гнева, как заупрямится, как встанет на дыбы!.. Совершенно непонятно, тем более что подобная несдержанность не мешает ему быть самым прилежным учеником. Своими успехами он обязан не столько выдающимся способностям, сколько усидчивости и умению работать систематически. Он, как говорится, звезд с неба не хватает».
Как все мальчишки, выросшие в маленьком городке посреди лесов и гор, Поль с компанией ходит в походы, ночует в пещерах, ловит ящериц и цикад в сухих сосновых рощах. Тут фрейдист сказал бы, что ему ясно происхождение поздних пейзажных мотивов в творчестве Сезанна. И с этим трудно не согласиться, когда сам оказываешься в летнем мареве сосновых рощ и выжженных красных холмов вокруг Экса.
Когда в жизни Поля происходит перелом к творчеству? Исследователи пожимают плечами. Нет в его биографии того дня или той единственной и неповторимой встречи, когда у него открываются глаза и он в одно мгновение понимает, что не может не быть художником! Сыграла ли тут свою роль любовь матери Поля к романтической живописи и сюжетам типа «Поцелуй музы» или влияние друга детства Золя, который раньше уехал в Париж делать свою судьбу и понял, как там процветает современное искусство? Так или иначе, Поль просит отца оплатить ему курс живописи в местной художественной школе.
Отец не против, так как не подозревает пока, во что это выльется. Он даже представить себе не может, что сын решит стать художником, и договаривается с ним так: юноша до конца прослушает курс юридических наук, а пока будет заниматься рисованием и живописью. И вот тут, как замечает Перрюшо, Поль начинает писать постоянно: «Сезанн почти перестает посещать лекции на юридическом факультете. Он все время проводит за мольбертом. Пишет в школе рисования. Пишет в музее. Пишет, сидя на обледенелой земле, не замечая холода. Пишет всегда и везде. Пишет с гравюр, с картин Жипа или Ланкре, пишет с фотографии свой автопортрет — мрачное, упрямое, до драматизма напряженное лицо, и даже пишет портрет отца». Луи-Огюст в это время — один из самых видных жителей города. Он приобретает поместье Жа-де-Буффан, куда семья переезжает в 1859 году. Отец горд собой — ему удалось купить барскую усадьбу, принадлежавшую ранее наместнику Прованса. И сегодня поместье — двухэтажный классический особняк с коваными решетками, к которому ведет аллея каштанов, поражает воображение. Не многие художники вырастали в такой роскоши!
Позже Поль начнет использовать высокие проемы между окнами в главном зале для создания своих ранних композиций на темы «Времена года», а также писать вид поместья и каштановую аллею, сделав их знаменитыми. После продажи дома в 1899 году семья перебирается на другое место жительства, и в доме не остается ничего от пребывания в нем великого художника…
Пейзаж карьеров Бибемю обладает уникальной палитрой: всевозможные оттенки желтого цвета сочетаются здесь с синевой и зеленью
Карьеры Бибемю: сколько красок в палитре Сезанна?
«Доказать что-либо Сезанну так же легко, как заставить башни Нотр-Дам танцевать кадриль. Даже сказав «да», он не сдвинется с места... Он сделан из цельного куска твердого и неподатливого материала, его ничем не сломишь, у него не вырвешь ни одной уступки», — так охарактеризовал однажды уже взрослого Сезанна его друг Эмиль Золя. Неуступчивость, твердость в следовании выбранному пути — завидные качества. Во всем, что касается работы, Сезанн полностью их проявлял. В какой-то момент он ясно дал понять отцу, что никаким юристом и банкиром не станет. Луи-Огюст с трудом пережил шок, однако не проклял единственного сына, как это частенько случалось в истории, и даже не отказал ему в финансовой помощи. Отныне и до самой смерти отца их отношения будут напоминать долгоиграющую греческую драму, основной сюжет которой: ненависть к творческой профессии сына и одновременно любовь к нему со стороны Луи-Огюста и мучительная денежная зависимость от отца со стороны Поля. После его смерти Сезанн воскликнет: «Мой отец был гениальный человек, он оставил мне 20 000 франков ренты». А вот при жизни Полю приходилось туго: иногда отец начинал сомневаться и грозился снизить ежемесячное «пособие» сына (в зависимости от его настроения оно колебалось от 150 до 200 франков в месяц, а само творчество поначалу не приносило художнику ничего). Когда Поль уже завел семью, то долгие годы ничего не говорил о ней отцу, стараясь изо всех сих содержать жену и сына все на те же отцовские деньги. Гортензия и маленький Поль даже жили не в Эксе — то в Марселе, то в деревушке Эстаке под Марселем. Поль заявлял родителям, что он едет в Эстак на морской пленэр, а сам навещал жену и сына. Что не мешало ему, впрочем, оставить целую серию блестящих пейзажей, написанных в Эстаке. Позже на закате жизни у художника появятся и первые покупатели, и галеристы, а на выставке в 1904 году он наконец познает и настоящую славу. Но в целом все зрелые годы — это время постоянной зависимости от отца и работы, без снисхождения к себе. Если бы Поль шел по пути его провинциальных учителей из Экса и приобрел популярность в родном городе, отец, возможно, даже принял бы выбор сына, но, увы, об учителях и о школе он отзывался известным образом
«Все эти преподаватели… все они негодяи, свиньи, трусы и дураки! Нутро-то у них пустое! Самое главное — уйти, вовремя освободиться от школы, от любой из них!» Так говорил Сезанн известному меценату Воллару, зашедшему к художнику за картиной, которую, кстати, он в этот день так и не взял, потому что прекрасный натюрморт висел, покачиваясь, на вишневом дереве, пронзенный вишневой же веткой…
П. Сезанн. Карьер Бибемю. 1895 год