Журнал «Вокруг Света» №11 за 1982 год
Шрифт:
— Кордон Кудинова,— заметил мой спутник, энтомолог Виктор Анциферов.
Огонек оказался окошком, освещенным керосиновой лампой. Мы приехали на один из егерских участков Алма-Атинского государственного заповедника.
Егерь Кудинов был в отъезде. Встретила нас его жена Галина Федоровна и сразу усадила ужинать. Усталость валила с ног. Однако ночь не принесла облегчения. Давила густая духота, одолевали комары — поблизости протекала река в сырых, густо заросших берегах. Всю ночь мы провели на улице, обороняясь сигаретным дымом. Галина Федоровна, человек привычный, не ложилась спать лишь из вежливости,
— Он что, действительно поет?
— Кто говорит — поет, кому слышится, что плачет,— сказала она.— Местный старик один рассказывал, что в эту гору аллах когда-то засадил шайтана, ну тот и воет, просится на волю. А по-моему, он гудит. Иной раз очень громко, прямо как пароход. У нас даже стекла дрожат... Но обычно потише, вроде как самолет на большой высоте. И чаще по ночам.
— Ночью слышимость лучше,— заметил Виктор.— Холодильника, например, днем не слышно, а ночью гудит.
— Может, и так,— кивнула женщина.— Мы по нему погоду узнаем. Когда «верховка» дует, он молчит. Загудел — значит, ветер меняется. А к дождю звук прерывистый, будто бормочет что, как старый дед.
Перед рассветом комары угомонились. Воздух посвежел. Галина Федоровна постелила нам в сенях, но сон не шел. Я лежал с открытыми глазами, чутко прислушиваясь к тишине. Очень хотелось услышать голос Поющего бархана — ведь ради этого и ехали.
Время от времени я принимал за голос песков рокот идущей по реке моторки или жужжание заплутавшейся в потемках мухи. Но вдруг бархан, мне показалось, загудел именно так, как должен был гудеть, собственным, непохожим на другие звуки голосом. Я вышел на крыльцо. За рекой в чуть побледневшем мраке плыли, покачиваясь, сдвоенные огоньки, и оттуда доносился приглушенный гул моторов. Все сразу стало на свои места: была в разгаре страда, и не бархан гудел в ночи, а бессонные работяги-грузовики.
Никто не знает, сколько лет трудился ветер, чтобы принести и уложить сотни тысяч, а может быть, и миллионы тонн песка в этот бархан в полтораста метров высотой.
Говорят, что песок с речных отмелей... Но для этого нужен был ветер, дувший столетиями по строго заданному азимуту. Он прилетал из-за Или, свистел украденными у реки песчинками, бился с размаху о горный щит, терял разбег и умирал, роняя ношу к подножию Малого Калкана. Так, песчинка к песчинке, и вырос Поющий бархан. Он и сейчас продолжает расти. И может быть, когда-нибудь перешагнет Малый Калкан и похоронит под собой горную гряду. Песка на отмелях Или еще достаточно, и ветер дует в том же направлении, что и столетия назад.
«Месторождения» поющего песка встречаются хоть и нечасто, но почти на каждом континенте — на земном шаре их насчитывается более ста.
В нашей стране пески поют на Рижском взморье, на побережье озера Байкал, на берегах Оки, Днепра, Вилюя, Лены, на Кольском полуострове, в пустыне Каракумы. Однако самый громкий голос — среди голосов наших песков — у бархана в Алма-Атинском заповеднике на берегу реки Или.
Почему поет песок? Над этим вопросом не первый год ломают головы ученые. И у подножия Поющего бархана не раз белели экспедиционные палатки — приезжали исследователи из Алма-Аты, прилетали московские физики. Сотни магнитофонных
Что порождает звук, слышный порой на расстоянии десятка километров? Песчинки, трущиеся друг о друга при движении с огромной скоростью? Или звучит сам воздух, вибрируя между летящими песчинками? Что обусловливает силу звука, его тональность: скорость движения песчинок, резонанс или же свойства подстилающей поверхности?
О важной роли подстилающей поверхности сообщил в свое время немецкий ученый Миллер, изучавший поющие оолитовые пески на острове Эйг у восточного побережья Шотландии: «Я и мои спутники долго шагали по этому песку, и он звучал под ногами каждого из нас. Это была своего рода музыка... Местами встречался под сыпучим песком сырой пласт оолита. В этих местах звуки становились всего сильнее и легче всего производились ногою».
Советские ученые предположили, что под сухим подвижным слоем внутри бархана образовалась за столетия монолитная конструкция из сырого, плотно спрессованного песка. Ее поверхность, так же как и внешняя, покрыта гофрами барханной ряби, но не текучими, а жестко зафиксированными. Сухой песок, гонимый ветром, скользит по плоскости, похожей на огромную стиральную доску. Ребра и впадины «доски» придают движению песчинок волнообразный, колебательный характер. А колебания, как известно, источник звука.
Эта гипотеза довольно убедительно подкреплена математическими выкладками. Но, к сожалению, не объясняет странного факта, подмеченного многими местными жителями,— песок Поющего бархана звучит не только на «свободе». Он продолжает петь в стеклянной банке и даже в матерчатом мешке, если его слегка потряхивать. О подстилающей поверхности тут говорить, конечно, не приходится...
Ясно, во всяком случае, одно: бархан поет только тогда, когда природа создает необходимый комплекс метеоусловий — определенное сочетание температуры воздуха и влажности песка, направления и силы ветра.
Ветер, возможно, и не главная, но обязательная составляющая этого метеокомплекса. Ибо поют лишь движущиеся пески. Ветер метет песчаную поземку, гонит сыпучую лавину вверх по склону, бархан курится желтым дымом — и поет. Или гудит. Или рычит. Кому как слышится.
...А нынче ночью ветра не было.
Солнце взошло, и «кит», вынырнув из тьмы, снова поплыл на фоне Малого Калкана...
Я знал: многим из тех, кто видел бархан, он казался серым, кому-то коричневым, а кому-то розовым... А для меня он был просто желтым. Как и положено песчаному бархану.
В здешнем пейзаже желтый цвет был откровенно чужеродным. На, буром фоне каменистых гор, в черной пустыне, в соседстве с зеленью прибрежных зарослей Или бархан смотрелся как искусственная насыпь — будто привезли сюда песок и высыпали гигантской кучей. В этих местах бархану быть не полагалось, его присутствие противоречило привычным представлениям о ландшафтах природных зон. И тем не менее он возвышался перед нами во всей своей обыденной реальности, притягивая неуместным цветом и интригуя молчаливостью.