Журнал «Вокруг Света» №11 за 2006 год
Шрифт:
Высокие скулы, миндалевидные глаза, чувственные губы, лебединая шея — среди всех древних красавиц лишь Нефертити (XIV век до н. э.) по-прежнему является непревзойденным идеалом...
Подчеркивая сходство музея с театром, кабинет «главного режиссера» египетского спектакля профессора Вильдунга расположен в самом сердце музея. Попасть в него можно только непосредственно со «сцены» — из выставочного зала. Ничем не примечательная комната со старым урчащим компьютером и второсортными акварелями на стенах находится примерно в десяти метрах от, пожалуй, самого прославленного шедевра древности — бюста царицы Нефертити. Контраст — не меньше, чем между блеском подмостков и прозой закулисья. «Я то и дело — иногда по нескольку раз в день — выхожу в залы, брожу среди посетителей и наблюдаю за их реакцией», — признается директор, сам написавший тексты для аудиогида, который почти насильственно выдают всякому сюда входящему. В тексте (к слову сказать, выразительно озвученном театральными актерами) историческая информация перемежается музыкальными фрагментами, размышлениями философов разных эпох и даже цитатами из Томаса Манна…
Старый
Пока вот уже более века «звездой» этих коллекций несомненно остается та же Нефертити. «...Бюст царицы, 47 сантиметров в высоту. В высоком, обрезанном сверху, парике, перевязанном посередине широкой лентой. Краски — как будто только что нанесены. Превосходная работа. Описывать бесполезно. Надо видеть...» — такую запись сделал в своем дневнике 6 декабря 1912 года Людвиг Борхардт, археолог и атташе по вопросам науки при германском консульстве в Каире. Шестью годами раньше Немецкое Восточное Общество (Deutsche Orient-Gesellschaft) приобрело права на проведение раскопок в окрестностях Тель-эль-Амарны, на месте древней эхнатоновой столицы — Ахетатона. Финансировал экспедицию берлинский торговец хлопком и меценат Джеймс Саймон, страстный патриот Пруссии и столь же страстный любитель древностей. Осенью 1912-го в ходе раскопок в квадрате P-47, обозначенном на плане как развалины жилого дома, под слоем песка обнаружилось ателье придворного скульптора. Древняя красавица безраздельно царила в мастерской художника — ее изображения присутствовали там во всех мыслимых видах: от миниатюрной деревянной фигуры до знаменитого бюста. Которого, кстати, до сих пор не касалась рука реставратора — краски оказались на редкость устойчивы…
Согласно тогдашним правилам археологические трофеи делились поровну между участниками раскопок и странойхозяйкой (именно немецкие экспедиции обеспечили Египетскому музею в Каире основу его систематической коллекции). И — редкий случай в современной музейной практике — законность «перемещения» бюста в Германию никогда не оспаривалась египетской стороной. В 1913 году Саймон передал его в дар музею. С тех пор царица покровительствует всему острову, весьма успешно «лоббируя» его интересы. Скажем, средства на восстановление Нового музея были добыты под лозунгом «Отремонтируем дом для Нефертити!» Как бы туго ни было в казне с деньгами — как отказать в достойном пристанище первой красавице столицы?
«Акрополь на Шпре»: портик Нового музея
Музейные «островки» в Москве и Петербурге
На протяжении второй половины 1945-го и всего 1946 года с вокзала Фридрихштрассе, что в паре сотен метров от Александерплац, почти ежедневно уходили грузовые составы с трофеями. Наряду с добротной немецкой мебелью и аляповатым фарфором, по сей день украшающим старые московские квартиры, Берлин тогда покинули и многие коллекции Музейного острова. Большая часть вывезенных ценностей — среди них картины французских импрессионистов, Пергамский фриз и Нефертити — была распределена между Эрмитажем и Пушкинским музеем. Практически все трофеи сразу попали в «спецхраны», где и провели последовавшие десять лет, до хрущевского потепления. Вопрос об уточнении статуса «перемещенных ценностей» впервые официально сформулировал в своем письме Вячеславу Молотову министр иностранных дел ГДР Лотар Больц: «Существуют два пути решения проблемы: Советский Союз может объявить, что культурные ценности принадлежат советскому народу-победителю в качестве трофеев или же вернуть их, как законному наследнику, немецкому народу». Письмо датировано третьим марта 1955 года. В течение последующих трех лет по решению Совета Министров в Восточную Германию вернулись наиболее значимые коллекции. Тогда же были устроены «прощальные выставки», давшие жителям Москвы и Петербурга уникальную возможность познакомиться с берлинскими экспонатами. Ни до, ни после того «трофеи» не выставлялись. «Если бы Советский Союз не принял тогда решения о возвращении коллекций, то не было бы и сегодняшнего Музейного острова, — говорит Клаус-Дитер Леман. — Стены музеев были бы пустыми, как яичные скорлупки». Вернули, однако, не все. Точный ответ на вопрос «сколько вернули, а сколько осталось?» не берутся давать ни немецкие, ни российские эксперты, поскольку неизвестно, какое количество объектов было утрачено по разным причинам. Поэтому первоочередная задача для музейщиков, которые, кстати, не сомневаются, что делают общее дело, — создание единого инвентарного списка всех рассредоточенных коллекций. По самым грубым оценкам, в Берлине «недосчитываются» примерно половины довоенных фондов. Известно, в частности, что в Пушкинском музее по сей день хранятся коллекции античных предметов, принадлежавшие ранее этому городу. Там же находятся почти все золотые «фонды» немецкой столицы — помимо нашумевшего «золота Шлимана» это и древности, найденные в самой Германии. Скажем, так называемый «клад из Эберсвальде», обнаруженный под Берлином в 1910-е годы и являющийся одним из важнейших свидетельств эпохи бронзового века... Стоит ли говорить, что те, кто занимается сегодня воскрешением Берлинского острова, хотели бы видеть в его стенах все исторические экспонаты. Однако вопрос «перемещенных культурных ценностей», имеющий в политике столь острое и неприятное звучание, на уровне межмузейных отношений приобретает, скорее, философский характер. Многих из немецких и российских музейщиков уже на протяжении десятилетий связывают дружеские отношения, и больше всего им хотелось бы просто работать, не обращая внимания на пожелания государственных деятелей. Тем более что оставшиеся в России собрания требуют к себе срочного внимания — прежде всего реставрации и инвентаризации. Типичный пример: каталоги находятся в Берлине, объекты — или то, что от них осталось, — в спецхранах российских музеев. В настоящий момент между Пушкинским музеем, Эрмитажем и Музейным островом наладились хорошие дипломатические отношения, позволяющие немецким ученым работать с хранящимися в России объектами. Первой ласточкой торжества разума должна стать в феврале 2007 года выставка, подготовленная совместно немецкими и российскими учеными и посвященная Меровингам— средневековой франкской королевской династии. Экспонаты принадлежат коллекциям Пушкинского музея, Исторического музея и Эрмитажа. Похоже, что Клаус-Дитер Леман гордится этой выставкой не меньше, а может, и чуть больше, чем открытием Музея Боде. «Со временем все встанет на свои места, — говорит директор острова. — Я в этом не сомневаюсь».
Академия (Новый музей)
Ноги по щиколотку вязнут в строительной грязи, но зал «для Нефертити» уже готов: царица расположится в полукруглой ротонде с видом на новостройки Восточного Берлина. Эта квартира тоже будет коммунальной: в Новом музее разместится не только египетская, но и другие «древние» коллекции: скажем, археология бронзового века или находки, относящиеся к кельтской культуре. Впрочем, до переезда пока далеко: второй по старшинству из музеев острова больше других пострадал во время войны.
Задуманное как академия искусств, здание было построено в 1843—1855 годах по проекту Фридриха Августа Штюлера. Все в нем — анфилады небольших, но просторных залов, высокие окна, ненавязчивый декор интерьера — призвано было располагать к «уединенным размышлениям» о сути прекрасного.
Тут впору задуматься о том, чем был и чем стал музей. Во времена Штюлера «культпоход» протекал примерно так: посетитель поднимался на крыльцо музея и звонил в звонок. Ему открывал почтительный служитель, который принимал у визитера шляпу и пальто и провожал его по мраморной, покрытой коврами лестнице в украшенные обильной лепниной залы: там гость мог часами предаваться созерцанию старинных монет, фарфора и немецкой скульптуры. В холодный сезон звонить было бесполезно: тусклого берлинского солнца для освещения залов не хватало, искусственной подсветки тогда еще предусмотрено не было, и зимними днями здание пустовало.
Вскоре Новый музей, как и другие собрания острова, будет вынужден выдерживать ежедневный натиск сотен и тысяч туристов. Конечно, это предполагает некоторые преобразования.
Тендер на реконструкцию выиграло архитектурное бюро Дэвида Чиперфилда. Его проект предполагает расширение вестибюля и лестниц, а также увеличение площади здания за счет боковых крыльев. Посвятив себя серьезному «обновлению» Нового музея, Чиперфилд, однако, охотно берет войну и время в «соавторы»: скажем, там, где из-за разрыва бомб со стен и потолка обрушилась штукатурка, обнажив кирпичную кладку и несущие конструкции, их предполагается так и оставить — смотрится современно, да и здание дышит. Никуда не исчезнут и выбоины от осколков гранат на фасаде — заделают лишь самые крупные раны, вредящие здоровью здания. Для реконструкции утраченных фрагментов внутри и снаружи используются исключительно природные или даже «исторические» стройматериалы, например кирпич для латания дыр во внутренних перекрытиях добывали в окрестных кварталах, разобрав несколько безнадежных послевоенных развалин (таких в Берлине еще немало).
Вообще же в концепции грядущей музейной «империи» Новому музею отведена роль «камерной сцены», а функция «основной» закреплена за другим, самым знаменитым собранием острова — Пергамоном.
В Пергамоне реконструирована часть Дороги процессий (VI век до н. э.), построенной вавилонянами при Навуходоносоре II. Украшенные барельефами стены Дороги вели от ворот Иштар к храмовому комплексу
Основная сцена (Пергамский музей)
В последней трети XIX века бурная деятельность немецких археологов в разных частях Древнего мира привела к тому, что в Берлин стали попадать уже не отдельные объекты, а так же аккуратно упакованные в ящики целые архитектурные сооружения. Ворота богини Иштар из Вавилона, фасад и фрагменты замка Мшатта из пустыни в Иордании, рыночные ворота древнего портового города Милет, большой алтарь Зевса из Пергама…
Задача их размещения была решена далеко не сразу. Так, сперва музейщики попытались создать точную реконструкцию пергамского акрополя под открытым берлинским небом. Этот ранний опыт «археологического диснейленда», служившего ареной для исторических спектаклей, пользовался изрядной популярностью у местной публики, однако смущал ученых. Строительство нынешнего гигантского здания — младшего из музеев острова — началось в 1910 году по проекту архитекторов А. Месселя и Л. Гофмана, но из-за военных событий затянулось до 1930-го.
Давший название музею Пергамский алтарь недавно повторно предстал перед публикой после масштабной реставрации. Когда в 1994 году первая из 117 плит фриза (общей длиной 113 и высотой почти 2,5 метра) переместилась из центрального зала музея в мастерскую реставратора, шедевр эллинистической культуры находился в плачевном состоянии: металлические дюбели, которыми крепились плиты, заржавели и грозили расколоть мрамор, а сами плиты покрылись нездоровой патиной. В результате каждую из них пришлось снять, разобрать, промыть и собрать заново.