Журнал «Вокруг Света» №12 за 1970 год
Шрифт:
Ни одна фирма не может принять на работу сотрудника, уволенного с государственной службы после переворота 1967 года без справки о благонадежности, выдаваемой асфалией.
Грандиозное чистилище затронуло многих людей, не причастных ни к какому общественному движению. В приступе подозрительности хунта расправляется со всеми, кто не понравился ей. Порой поражает бессмыслица многих акций нового режима.
Вот случай с инженером-электриком П. Он родился в 1940 году в греческой семье, жившей в Каире, и впервые ступил на родную землю в возрасте двадцати лет. После переворота 1967
— Кстати сказать, — замечает инженер, — все участники греческого Сопротивления записаны нынешним режимом в коммунисты и находятся под подозрением. Речь не идет, разумеется, обо мне — мне было тогда три года от роду. Но если вспомнить, что глава полковников — Пападопулос — во время войны был в «тагмата асфалиас» — греческих подразделениях, сформированных фашистами для борьбы с партизанами, этому не приходится удивляться.
Продолжая свой рассказ, П. нарисовал мне сцену своего разговора с губернатором. Когда инженер сказал, что играл в песочек у подножья пирамид во время Сопротивления и учил первые буквы алфавита во время гражданской войны, градоначальник в мундире веско ответил ему:
— Возможно, вам не известно, что вы коммунист, но вполне достаточно того, что мы об этом знаем.
...Мы выходили из дома по двое, один через парадный ход, другие по черной лестнице. В гостиницу я шла с Марикой пешком. Мы остановились на углу улицы, где расположен мой отель: Марика не хотела, чтобы портье видел ее в компании иностранки.
На улице разговор уже не клеился. Мы молчали. Стрекотали только американские старушки-туристки в слишком коротеньких юбочках и слишком широких брюках.
Брижит Фриан, французская журналистка
Перевел с французского У. Бахметьев
«Святой»
— Ночной из столицы проходит в два часа, сеньор, и если вы хотите немного отдохнуть, зайдите сюда, в багажную, и располагайтесь на мешках с кукурузой. Не извольте беспокоиться, клещи в ней еще не завелись — урожай нынешнего года.
Видите, сеньор, разъезд у нас не больно оживленный, всего только и есть что вон те домишки у холма. И больше ничего. Сейчас едва пробило девять, а свет везде уже погашен, горит один фонарь на платформе. Рельсы с обеих сторон сразу же теряются во тьме, а в лужах под мостом сонно квакают лягушки.
Не пугайтесь! Ничего удивительного, если эти протяжные и жалостные вопли вам действуют на нервы. Их ветром доносит от тупика. Там, полкилометра отсюда, стоит поезд со скотом. Сами-то мы привыкли настолько, что и не замечаем, а вот поначалу...
Первое время, когда меня перевели в здешнее чистилище, я переживал, как и вы. Ночами не спал, все мучили кошмары. Наш поселок, скудеет, дела идут под уклон, и, говорят, в наказание за то, что
Ну вот очень хорошо, вы вняли моему совету. Устраивайтесь поудобнее. Теперь не побрезгуйте самокруточкой из кукурузного листа, а я разожгу мою старую трубку. У вас нет огонька? Забыл кресало на столе у телеграфа. Спасибо!
На нашем разъезде пассажира видишь не чаще раза в неделю. И уж коли появляется такой человек, как вы, грех упустить случай. Поговоришь и снова уверуешь, что и в тебе есть христианская душа, как у людей. Знаете что, пока мы тут с вами сидим вдвоем (при тусклом свете керосиновой лампы так уютно! Верно?), расскажу-ка я вам историю про святого. Просто чтобы время скоротать.
Да, да, про святого. Он пришел в наши места года два назад. Ага, гляжу, вы заинтересовались! Ну, тогда слушайте! Как-то явился сюда неведомо откуда здоровенный малый, рыжий и с такими вот длинными, до колен, руками. Он, должно быть, долго сидел в тюрьме или скитался по лесам, потому что, похоже, совсем разучился говорить., В поселке он сразу привлек к себе внимание. Мы видели, как он ушел в сторону тупика, а на другое утро стрелочник рассказал нам удивительные вещи. Вы ведь не знаете, что у нас за тупик? Нет? Ну, значит, надо вам объяснить.
Для нас-то это пустяки. Привычное дело. Наглядишься на эти страсти, и сердце грубеет. Представьте себе, у поселковых ребятишек сызмала заметны дурные наклонности — и все из-за тупика. Чтобы вам понять — быков в столицу и другие города везут из Триангуло в узких вагонах, мы их зовем клетками. Животных ставят поперек клетки вплотную одного к другому, и те, что покрупнее, едут скрюченными несколько дней. Дорога долгая, остановки на каждом шагу. Здесь, на разъезде, ночевка.
Поезд со скотом приходит к закату солнца и загоняется в тупик до следующего утра. В шесть двадцать пять он снова трогается в путь. Пока скотину довезут сюда, она проведет в клетках не одни сутки — и впереди ее ждет еще столько же. За дорогу от толчков взад и вперед, от слабости, усталости, болезней быки валятся на пол и ранят друг друга.
Многие ломают рога, бывает, некоторые срывают копыта и опираются на конец кровоточащей кости. У кого поломаны ноги, у кого вытекли глаза... Погодите, это еще не все. Им столько дней подряд не дают ни есть, ни пить, а в жару внутри клетки можно яйца печь! Словом, страданиям конца нет.
Рыжий, проходя мимо тупика, был ошеломлен душераздирающим мычанием. Ему не хватило духу бросить страждущих, и он остался при быках, чтобы хоть чем-то смягчить их муки.
Когда приходил поезд с живым грузом и состав заводили в тупик, он, вооружившись старым ведром, принимался носить воду из ручья и поить животных. Переходил от одного к другому, бормоча какие-то слова, и те, казалось, их понимали. Затем он раздавал сено, накошенное за день, и через несколько часов мычание стихало, а блаженный отправлялся спать у костра, который не гаснул ни в ветер, ни в дождь.