Журнал "Вокруг Света" №2 за 1998 год
Шрифт:
Однако к концу века могильник забрасывают, часть нефедьевских уроженцев оказывается обитателями новой, лежащей неподалеку деревни. Возможно, истощились поля или люди стали селиться ближе к волоковой дороге.
В XIII веке жизнь на поселениях угасает. Не исключено, что это связано с разорением татаро-монголами Суздаля, который, судя по летописям, «работал» на Славенский волок.
Я уже было собрался покинуть стены Лаборатории, но, выйдя в главный, «мемориальный», коридор, заметил сбоку от галереи знаменитостей небольшую интересную группу. Пять скульптурных портретов, пять человек с волевыми решительными лицами. Известны имена лишь двух из них, но все они, без сомнения, сыграли свою роль в истории славян.
Это участники битвы под Берестечком, в Ровенской области, состоявшейся 20 июля 1651 года. Описанием этой злосчастной битвы, в которой на болотистой низине были разгромлены поляками силы Богдана Хмельницкого, уничтожена его загнанная в болота пехота, Генрик Сенкевич заканчивает свой роман «Огнем и мечом». Не первый и не последний раз славяне пустили тогда кровь друг другу...
Лет двадцать назад археолог Игорь Кириллович Свешников проводил раскопки на месте этого сражения, в пойме реки Плещеевки. И четверо из пяти восстановлены по найденным им останкам.
В середине — бородатый донец, с серьгой в ухе, свидетельствующей о том, что он последний мужчина в роду (реконструкция Е. В. Всселовской); по бокам — два запорожца с оселедцами (один — работа Г. В. Лебединской). Донцы нередко участвовали в сражениях украинцев с татарами и поляками. Руками Лебединской созданы портреты и двух тех, имена которых известны. Это атаман Сирко и дьякон Павел.
Дьякон Павел, греческий монах, сопровождал митрополита Коринфского Иоасафа, приехавшего к Хмельницкому биться за православное дело. По поручению гетмана, они ездили к царю Алексею Михайловичу для переговоров о воссоединении Украины с Россией. (В Московском центральном историческом архиве сохранилась переписка Иоасафа и Павла с царем и боярами.)
Оба находились в казацком лагере под Берестечком и погибли при штурме его поляками. На черепе Павла обнаружено несколько пулевых отверстий.
Ивану Сирко, знаменитому впоследствии кошевому атаману запорожцев, в час битвы было около сорока, а умер он три десятилетия спустя. Слава пришла к нему позднее, когда вместе с отрядом донцов Касогова он совершал жестокие набеги на Крым. Однако слыл среди запорожцев как человек справедливый, даже по отношению к крымцам.
Когда противоречия казацкой аристократии («старшины») и московского правительства после смерти Хмельницкого обострились, «старшиной» был заключен тайный сговор с поляками.
Предполагалось обратное включение Украины в Польшу, но на правах широкой автономии. Сирко примкнул было к мятежным полковникам, за что позднее ненадолго оказался в Сибири. Но когда в конце 60-х годов XVII века гетман Правобережья Дорошенко в нежелании своем поддаться «москалям» дошел до того, что навел на Украину полчища турок, а поляки, хитро посмеиваясь, лишь покручивали усы, — не было у янычар другого такого врага как Иван Сирко... Говорят, из пятидесяти сражений, в которых он участвовал, ни одно не было проиграно.
Будучи уже старым, не раз упрекнет кошевой атаман Сирко гетманов разных берегов славянского Днепра за то, что в честолюбии своем они разжигают братоубийственную войну и не проявляют должного усердия в защите украинских городов от турок. И в этом, пожалуй, самый большой урок для славян наших дней...
Могила Ивана Сирко находится на Никопольщине, в устье Чертомлыка, где в его времена располагалась Сечь. Вскрыв ее в 1967 году, нашли останки человека высокого роста; сохранились даже остатки одежды...
Максим Войлошников / Фото автора
Москва
Рассказ: Качкар и Раджаб
Без сожаления прощался я с Чарджоу. Еще не наступил май, а в пыльных безлюдных улицах, где не на чем глазу задержаться, уже плавился зной. И очень хотелось верить, что там, куда я спешил попасть, — в Хивинском оазисе — слово-то какое: «оазис!» — все будет выглядеть совсем иначе: и яркая майская зелень, и прохлада арыков, и неповторимое очарование восточной старины...
С оказией мне повезло: в низовья Амударьи шел катер с баржей, куда меня и сосватали по знакомству. Несложно было представить, сколько новых городов и поселков увижу я по берегам великой Аму. Памятуя, какие огромные базары встречались мне некогда на берегах Волги, я не сомневался, что и здесь встречу не менее шумные торжища. Поэтому, взяв с собой из припасов всего лишь пяток пирожков с капустой, я настроился на приятное путешествие.
Забегая вперед, скажу: прошел уже не один десяток лет с тех пор, а я до мельчайших деталей помню это плавание...
На барже верховодил грузный бородатый шкипер. Манеры его были медлительны, исполнены достоинства, а долгополый бухарский халат и цветастый тюрбан на голове красочно дополняли обличье хана, каким я представлял его себе по кинофильмам.
— Качкар! — ткнул он себя в грудь кургузым, лоснящимся от жира пальцем.
Вторую половину команды звали Раджаб. Худому мосластому матросу едва исполнилось восемнадцать. За это время он успел окончить три класса начальной школы и вдоволь попасти овец, зарабатывая на пропитание большой семьи. Самой заветной мечтой его было пойти в армию. Там, говорят, научат грамоте и можно играть в футбол.
Буксирный катеришко, натужно урча, вытащил нашу баржу на стремнину и поволок за собой. Заплескалась за бортом рыжая, неуемная Аму.
Накануне в гостинице я провел дурную ночь. В номере на двоих соседом моим оказался высохший, как мумия, бухгалтер передвижного зверинца. Придя из ресторана возле полуночи, он жаждал поделиться со мной своими горестями:
— Нет, так жить не можно! — скрипуче возвещал он. — Так жить — лучше совсем не жить. Ты слушай! Удав был — сдох — списали. Волк был — сдох — списали. И ездим, и ездим. Что осталось?.. Одни убытки...