Журнал «Вокруг Света» №3 за 1999 год
Шрифт:
В тот день, спускаясь с Сайван-Нохурского плато, окончательно изжарившись на солнце после дальнего перехода и распевая во все горло на пыльной безлюдной дороге «С песней шагом, шагом, под британским флагом...», мы вышли к долине Сумбара в окрестностях поселка Коч-Темир и там увидели птиц. В бинокль, с расстояния двух километров, мы безошибочно рассмотрели характерное белое пятно на спине. Видели, как, набрав огромную высоту, орлы улетели в направлении Ирана...
«В чем же дело?» – думал я. Просмотреть такую птицу нельзя: ее, как показала эта встреча, нетрудно определить даже с большого расстояния. Каким стечением обстоятельств объяснить то, что за предшествующие четыре года работы в Западном Копетдаге ястребиный орел мне ни разу не попадался на глаза? Вопросов было много и разных, и на них надо было отвечать.
Вернувшись
Не касаюсь в деталях чисто научных аспектов этой работы. Их много. И сводятся они к целому ряду важных проблем. Во-первых, вид сам по себе. Новая птица в фауне – этот факт нельзя игнорировать ни с теоретических, ни с практических позиций. Есть целая наука – зоогеография, занимающаяся именно анализом распространения животных, а уж о практических проблемах охраны птиц и природы в целом говорить не приходится. Они настолько разнообразны и пугающе злободневны, что являются, по существу, определяющей приметой нашего времени. Во-вторых, на краю ареала, в экстремальных или необычных для себя условиях, каждый вид представляет экологу особо ценную возможность узнать о нем что-то новое, еще не известное науке. В-третьих, хищные птицы, в силу чисто биологических причин, играют колоссальную роль в жизни природных сообществ и, изучая их, можно многое узнать о жизни и взаимосвязях соседствующих с ними существ. И так далее. Так что поиски этого вида имели под собой не только эмоциональную подоплеку. Стремление найти ястребиного орла никогда не превращалось у меня в манию, хотя всегда было шире собственно научного интереса, являясь неким фоном, подсвечивающим и орнитологические изыскания в поле, и вживание в природу, историю и культуру региона, и работу над собой.
Через год я отправился в один из районов Западного Копетдага, куда особенно стремился, – в долину реки Чандыр, которая течет у границы с Ираном.
Это был памятный для меня сезон, потому что, как нередко бывает с пришлым белым человеком, работающим в Азии, я жестоко мучился животом, вызывая сострадательные насмешки друзей и коллег. Мне было так плохо, что пил я преимущественно отвар из коры дуба («напиток для мужчин») и не расставался с рулоном туалетной бумаги, который носил на легкомысленной бельевой веревке, перепоясанной через плечо, за что мои смешливые спутники дразнили меня «матросом революции». Столь интимные детали я вспоминаю лишь для того, чтобы было понятнее: несмотря ни на что я не мог отказаться от обследования удаленного региона, в котором предполагал обитание ястребиного орла.
Долина Чандыра в этом месте последний раз сужается между скалами, перед тем как в паре километров к западу распахнуться во всю ширь холмистыми опустыненными предгорьями. Горные хребты расположены здесь так, что, сходясь к востоку, образуют ловушку, осаждающую осадки, приходящие с запада, со стороны Каспийского моря. Одновременно они отсекают холодный зимний и жаркий летний воздух пустыни Каракум, примыкающей к Копетдагу с севера. Эти уникальные климатические условия определили развитие в Западном Копетдаге удивительных по своему разнообразию фауны и флоры, включающих очень высокий процент эндемиков – видов, обитающих только здесь.
Это место, как магнит, десятилетие за десятилетием притягивает сюда ботаников и зоологов из самых разных концов страны. Перечитывая пожелтевшие страницы старых работе библиотеках или перебирая тушки птиц в музейных коллекциях, вы раз за разом с благодарностью и уважением обращаетесь к тем, кто десятилетия, а порой – столетие и более назад побывал здесь, по-своему соприкоснувшись с тем же, чем живете и с чем работаете вы. Вопросом чести становится ничего не упустить, с полным вниманием отнестись к каждому описанию, не ошибиться в датах и уточнить подчас по-разному транскрибируемые или уже изменившиеся географические названия. Внося свою лепту в общее дело, вы проникаетесь духом приобщения к своему ремесленному цеху, ответственностью за продолжение начатого давно и не вами и учитесь еще больше ценить все то, что окружает вас в этих благословенных местах.
После целого дня тряски на дороге мы, конечно, устали. Мои попутчики остаются устраивать лагерь, милостиво отпуская меня, страдальца, на все четыре стороны. Закидываю на плечо свой кажущийся еще более тяжелым старинный «чеховский» акушерский саквояж (удобнейшая конструкция) с фотоаппаратурой и, чувствуя животом каждый шаг медленно бреду, вытирая пот, к возвышающейся в двух километрах невысокой горе Казан-Гау. На середине пути останавливаюсь, оглядываясь назад, и вижу, что сам Чандыр и наша машина на его берегу уже в густеющей сумеречной тени, там, где стою я, – светло, а скальная стенка впереди аж сияет на еще ярком там солнце. Подойдя к скалам поближе и выбрав камень поудобнее, приваливаюсь к нему спиной, усаживаясь с комфортом, доступным в моем жалком положении. Разламываю сорванный по пути дикий гранат – мелкий, но по вкусу не уступающий садовому; высасываю сок из зерен и пожевываю горьковатую кожуру, уповая на ее вяжущие свойства.
В тихие, менее жаркие, предвечерние часы вокруг еще много птичьего пения. От скал и каменистых осыпей доносится залихватский разбойничий посвист большого скалистого поползня. Эта маленькая, вопреки названию, деловитая птичка, шустро снующая между скал и строящая удивительные (как из цемента) гнезде, постоянно поддерживает меня своим оптимизмом. У самой вершины Казан-Гау, на приметном камне-присаде, распевает синий каменный дрозд. Он действительно синий, и его классическая мелодичная песня звучит просто роскошно, когда, взлетая на несколько метров, он зависает на пару секунд в воздухе почти по-жавороночьи, а потом с песней же спускается на прежнее место. В кусте держи-дерева в двух метрах от меня, почти над ухом, раздается возмущенный пронзительный стрекот: пара скотоцерок неожиданно обнаружила меня на своей территории. На этих маленьких длиннохвостых пустынных птиц, словно мыши хлопотливо снующих под ветвями, невозможно смотреть без умиления.
И вдруг... После многих дней, проведенных в Москве за анализом карт, трудно поверить, что это наяву, но я действительно вижу в воздухе у скал Казан-Гау пару ястребиных орлов. Их поведение типично для гнездящихся птиц: самец периодически взлетает «качелями» вверх, складывая в полете крылья и пикируя вниз, – это сигнал всем вокруг, что гнездовая территория занята. Самка, парящая поблизости с набитым после удачной охоты зобом, пролетает вдоль стенки в противоположном от меня направлении; самец неотступно следует за ней.
Подхватив саквояж и забыв про тяжкий недуг, я вприпрыжку несусь по камням на другое место, чтобы не потерять птиц из виду. То, что я вижу, заставляет меня внутренне возликовать – гнездо! Свершилось! Обе птицы крутятся около него, самка садится на скалы в нескольких метрах от постройки из сухих веток, разглядеть которую полностью я снизу не могу. Надо лезть. В иных обстоятельствах я никогда не пошел бы на штурм этого гнезда в лоб. Прежде всего – чтобы не беспокоить птиц. Но в данном случае такое беспардонное вторжение простительно. Я проверяю на себе аппаратуру, застегиваю все карманы и начинаю подъем...
Сейчас, по прошествии многих лет, я отчетливо понимаю, что тогда меня просто «зашкалило». Потому что в трезвом уме я бы, конечно, осмотрелся повнимательнее, а на ту скалу вообще бы не полез. Тем более в столь плачевной физической форме, да еще со всей аппаратурой, да еще и вечером.
Как бы то ни было, скажу лишь, что чуть выше середины подъема я застрял на крутом скальном обрыве, вернуться пройденным путем было невозможно, а дороги вперед не было... Я стоял, распластавшись вдоль плавной округлости скалы, которая оказалась более выпуклой, чем виделось снизу, и почти нависала над карнизом, по которому я лез. Прижимаясь всем телом и щекой к прогретым солнцем камням и проклиная трудовые будни орнитолога, я понял, что застрял капитально и звать на помощь некого, как говорят в Туркмении, – «кутарды»... Отчетливо запомнилась муха, вальяжно подсевшая на камень в полуметре от моего прижатого к скале носа и, казалось, злорадно-торжествующе потирающая лапки («Влип, очкарик?») и посматривающая своими переливчатыми глазами на меня – такого большого, но такого бестолкового и беспомощного.