Журнал «Вокруг Света» №3 за 1999 год
Шрифт:
– Ешьте! – обращается он ко мне. – Это черный баран, самый вкусный. Он в степи сорок трав щипал. Какие богатства есть в Ерейментаусских степях, они лежат перед вами. Поэтому если хотите омолодить кровь, ешьте!
– Анекдот знаете? – спрашивает Коныс. – Волк по количеству потребляемого за год мяса занимает второе место в мире.
– А кто первое? – спрашиваю я.
– Казах! – выпаливает, хохоча, Коныс.
– Раньше казахи в 90—100 лет ребенка имели, – рассказывает Таукенов. – А сейчас все, как... выхолощенные ходят! С дастарханом связано,
– «Доксан» – это 90. А Доксан-бай – ребенок, рожденный в 90 лет, – поясняет Нелли Викторовна.
А Касым Аппасович что-то делает с трубчатой костью от задней ноги съеденного барашка. Сбоку высверлил в ней круглое отверстие и пробует вставить в него мизинец.
Годится! – и протягивает кость мне.
– Что это, Касым Аппасович?
– Я вас мозгами бараньими угощал? Теперь приедете домой, и у вас с женой родится Элли-бай. Я возраст ваш правильно определил? Пятьдесят с чем-нибудь?
– Правильно.
– Мальчик родится. И он будет писать в кроватку. А чтобы он не был мокрый, вы в эту косточку вставите его писюльку! – и он косится на смущенную Нелли Викторовну.
В юрте хохочут...
– А теперь – слово нашему гостю, – говорит Тезэке.
Я поднимаюсь. О чем говорить? О нашем общем прошлом? А вдруг мы по-разному его понимаем? Или о том, что нас объединяет? А в голове моей бродит кумыс. И я начинаю рассказывать в лицах:
– В 1250 году хан Батый прислал сказать князю Даниилу Галицкому: – Дай Галич!
В юрте наступила тишина. Все слушают.
– Данила решил не упрямиться, – продолжаю я, – и поехал к Батыю сдаваться. Войдя в юрту Батыя, князь, по монгольскому обычаю, поклонился, – и я тоже в это время поклонился, выбрав для этого Коныса:
– Здравствуй, батька!
Коныс наклонил величаво голову.
– Батый отвечал ему ласково, – продолжал я; – Данило! Чему еси давно не пришел? А ныне оже еси пришел, то добро же! Поеши ли черное молоко, наше питье – кобылий кумыс?
Тут я изменил голос и хрипло, за Данилу, отвечал:
– Доселе семь не пил, ныне же ты велишь – пью!
Батый же на это сказал:
– Ты уже наш, татарин, пий наше питье!
И тут, вместе со всеми, выпил я третью кясушку кумыса...
В это время открылись двери юрты, внесли еще один дымящийся поднос с мясом.
– Это куйрык-бауйыр, – тихо сказала мне Нелли Викторовна. – Жаркое из конской печени.
– Ты что? – спросил Таукенов Ибраева. – Жеребенка зарезал? Откуда конина?
Но степной генерал отмахнулся и кивнул Конысу:
– Давай.
– А вот сейчас мы посмотрим, насколько ты наш, татарин, – с шуточной угрозой обратился ко мне Коныс. Он взял с подноса кусок конской печени, макнул его в чашку
– Ешь, Данило!
И я, как галчонок, открыл рот и ухватил зубами протянутый кусок. В юрте засмеялись и захлопали в ладоши.
Вот теперь, – сказал мне Коныс довольно, – я верю: ты наш, казах!
– Братание состоялось!
Таукенов, глядя на Коныса, покачал головой:
– Тебе один раз уже за это попало! – и пояснил: – Его в акимат вызывали. За американца...
...Читая «Ясу», свод степных уложений Монгольской империи, я знал об этом обычае, введенном самим Чингисханом: кормление с рук. По-казахски он называется «асату». Чингисхан, создавая свою державу, искал союзников. Он должен был четко знать, кто перед ним: враг или друг? Поэтому гостя, отказавшегося от асату, ожидала смертная казнь. Тому же, кто принимал пищу с рук, окружающие желали чистоты помыслов, тесного и длительного родственного союза.
И кажется, я с этой задачей справился.
А ученому американцу, который приехал сюда для изучения быта: кочевников, стать казахом так и не удалось. Асату оказалось для него тем непреодолимым препятствием, которое встало на пути человека другой культуры.
Иначе он не стал бы жаловаться на Коныса в акимат.
Валерий Ивченко
2001 и дальше: В двух шагах от Дуная
Уж больно привлекательной выглядит возможность выскочить на полдня из большого города, погулять по узким мощеным улочкам, выпить вина, купить сувенирчик и обратно вернуться в Будапешт.
Поездка в Сентендре даже на еле ползущем речном судне по Дунаю занимает около часа.
Городок этот, напротив острова Сентендре на узкой полоске земли между горами и одним из рукавов Дуная, основали бежавшие от турецкого нашествия сербы и иже с ними далматинцы, греки и Бог весть еще кто.
Вероятно, национально-религиозная пестрота и стала главной причиной своеобразного архитектурного облика города.
Каждое сообщество строило свой храм и селилось вокруг него.
Расположенные на разной высоте шесть изначально православных храмов Сентендре, узкие улочки, буквально кружащие вокруг церквей, цветные барочные фасады и шикарная панорама на Дунай и горы вот, собственно – и все, что было изначально.
За исключением, может быть, одной малости – все это каким-то образом уцелело до второй половины пятидесятых, когда в Венгрии стали появляться первые кооперативы и туристы из стран не только победившего строя.
В конце XIX века большая часть сербов овенгерилась, но храмы остались православными, со службой на церковно-славянском языке. Кое-где даже надписи остались: по-русски, с ударениями, как в учебнике.
Лишь сербская церковь Рождества Богородицы сохранила свой православный облик и стала музеем.