Журнал «Вокруг Света» №6 за 2004 год (2765)
Шрифт:
Не знаю, почему вдруг у меня возникла эта идея, но в один из дней 1933 года я, не предупредив родителей, решил взять в руки перо и предложить свои услуги г-ну Пьеру Юмблю, главному руководителю театра «Пти Монд», дававшего детские спектакли по четвергам и праздничным дням. Здравствуйте, орфографические ошибки! Но, в конечном счете, просьба была не о приеме во Французскую академию. Я с нетерпением дожидался ответа, который действительно получил и в котором было приглашение на прослушивание. Взял одну из партитур для пианино, разбросанных по всему дому, и попросил маму сопровождать меня. На свете нет ничего более ужасного, чем детские прослушивания. Особенно это было страшно для моей мамы, которую неожиданно поставили перед свершившимся фактом. Добравшись до места, она столкнулась со своеобразной фауной в лице болтливых мамаш, громкими и противными голосами повествующих каждому об одаренности и талантах их отпрысков. Мама не знала, куда от них деться. Я же впервые в жизни испытал жуткий страх перед выходом на сцену. Когда настала моя очередь, я дал пианисту свою партитуру, объяснил, что собираюсь делать и, отстукивая такт ногой, задал нужный темп, без которого мой кавказский танец исполнять было невозможно. Тишина, вступление, и, не глядя на окружающих, я принялся танцевать
1936 год. Коммунистическая партия организовывала пикники, на которых Вальдек Роше всякий раз выступал с небольшой речью. В моде были русские фильмы. Их по два сеанса показывали каждое воскресенье в театре «Пигаль». Мы приносили с собой плетеные корзинки, полные провизии и напитков, и смотрели фильмы: «Максим», «Юность Максима», «Броненосец „Потемкин“, „Ленин в Октябре“, „Стачка“ и другие, без сомнения, агитационного характера. Но мы не задумывались над этим, нас больше всего волновала игра актеров. Там же мы посмотрели „Беппо“ – первый армянский фильм. То были времена веры в советский рай, дававший надежду на новую жизнь, где все пели революционные песни, вступали в Союз армянской молодежи (JAF), в котором Мелинэ, будущая Манушян, была секретарем, а Мисак Манушян активным членом. Посещали организованные армянами балы, на которые отца приглашали петь – ему всегда удавалось выжать слезы у присутствовавших на вечере женщин. Мы с Аидой тоже участвовали в программе со своим номером. Оркестры, развлекавшие публику, не всегда были армянскими. Но, как бы то ни было, им вменялось в обязанность знать хотя бы фрагменты армянских народных мелодий, под которые можно танцевать. Всегда присутствовал человек, снимавший на пленку часть вечеринки, и – о чудо! – до ее окончания он возвращался с готовым чернобелым немым фильмом и показывал его на куске материи, заменявшем экран.
В тот период армянская община еще не была полностью воссоединена. Подобные встречи после долгой разлуки, сопровождаемые смехом и слезами, были внове. Сегодня это может казаться по-детски наивным, но как грело душу чудом спасшихся людей чувство, что они вновь обрели друг друга! Это было потрясающе, это была встреча с прошлым. С тем прошлым, которое называют старыми добрыми временами, которое было до всех несчастий, бурь, побегов, массового переселения, лишений, доносов, ненависти, мести.
Говорят, что немцы очень организованная нация, французы считаются лучшими на свете любовниками, американцы – помешанными на деньгах, шотландцы – скуповатыми. Об армянах же говорят так: «Да, они преуспевают в делах» – и добавляют: «Чтобы справиться с одним армянином, нужны два еврея». Я, честно говоря, не могу сказать, правда ли это. Возможно, наша семья как раз и является тем исключением, которое подтверждает общее правило. Сам я ничего не смыслю в делах, а мой славный отец преуспевал в них еще меньше. Объявив себя банкротом на улице Юшет, сдав ключи от бистро на улице Кардиналь-Лемуан, отец наконец нашел хорошую работу в ресторане «Средиземноморье» на площади Одеон. Это было в начале 1937 года, года Международной выставки. С самого ее открытия весь персонал ресторана был отправлен обслуживать павильон стран Средиземноморья. Мы с Аидой обедали там бесплатно. Меня потрясли две вещи. Одна из них – огромные павильоны России и Германии, располагавшиеся напротив друг друга и словно бросавшие друг другу вызов, а также новое волшебное изобретение, представленное в немецком павильоне, впоследствии названное телевидением. Вскоре после этого кинозал «Синеак», находившийся возле церкви Ля Мадлен, установил в своем подвале небольшую студию с камерой и микрофоном, и прохожие могли ознакомиться с новшеством, глядя на экран телевизора, стоявшего у входа в кинотеатр. Мы с Аидой в зеленом гриме, необходимом для экрана, часто исполняли там популярные песни, став таким образом одними из первых французов, певших на частном телевидении, правда, анонимно и бесплатно.
В этот же период меня пригласили в марсельское ревю «Все это – Марсель», поставленное Анри Варна в «Альказаре» на улице Фобур-Монмартр, где во время репетиций я повстречался с молодым человеком в военной форме, пришедшим предложить главному исполнителю свои песни – «Мой город» и «Корабль любви». Звали его Шарль Трене. И уже через несколько месяцев радиоволны передавали его песни, которые, как цунами, ворвались на эстраду и произвели переворот во французском шансоне, практически вытеснив все, что мы слушали до того. Я тогда сразу же стал – нет, не фанатом, такого слова еще не было, – но безусловным почитателем его таланта. Он же стал моим идолом и, совершенно того не желая, моим учителем, а впоследствии – одним из самых моих близких друзей.
…Сентябрь 1948 года. Мы отправляемся в «Америки» – так это будет правильнее звучать. Тогда мы ничуть не сомневались, что нас с распростертыми объятиями ждут Бродвей, джаз, мюзиклы и, чем черт не шутит, даже Голливуд. По приезде мы рассчитывали, что остановимся у Эдит (Эдит Пиаф. – Прим. ред.). Но была одна проблема: на что будет жить моя семья, пока я не устроюсь на работу и не смогу отсылать им деньги? Отец собирался арендовать небольшой ларек на одном из блошиных рынков Сент-Уэна. Он был убежден, что все прекрасно получится. Сказано – сделано. Мы выбрали рынок Малик. С этого дня отец стал наведываться в аукционный зал улицы Друо, где по дешевке приобретал бесконечное количество странных предметов, продаваемых корзинами. Чего там только не было – посуда, постельное белье, лампы, не знаю, что еще… да все что угодно! Сделав покупки, он брал внаем тележку и, нагруженный, как мул, задыхаясь и потея, усталый, но полный решимости, тащил ее на улицу Друо. Эту чертову тележку, забитую доверху, надо было тянуть за собой, поднимаясь на холм Монмартра, а затем, спускаясь с него, тормозить изо всех сил. Я помогал ему, как мог, подталкивая сзади. Думая о том, что отныне ему придется таскать ее самому, я очень переживал. Образ отца с тележкой до сих пор стоит у меня перед глазами, и каждый раз, мысленно возвращаясь к нему, я испытываю боль. Но отец тащил ее так, словно что-то совершенно естественное, я бы даже сказал, делал это с воодушевлением. Он был уверен, что мы выкарабкаемся, и мы выкарабкались…
Я поехал за билетами, но оказалось, что все билеты на прямые рейсы раскуплены. Нам предложили два до Амстердама, где, как нас уверяли, можно было найти свободные места на самолетах компании KLM. Но, увы, в Амстердаме мы попали в самый разгар празднований коронации королевы Джулианы, и все билеты раскуплены на много дней вперед. Авиакомпания поселила нас в городской гостинице. День, другой – и наши доллары потихоньку начали таять. Мы каждый день ездили в аэропорт «Шипхол» при «доспехах» и со всем багажом в надежде улететь. И вот наконец – пункт иммиграционного контроля, где на нас посмотрели с недоверием. Что это за чудаковатые молодчики, отправившиеся в Америку без денег и, что совершенно непонятно, без визы и обратного билета? Мы просто-напросто забыли, что для посещения страны нужны были либо виза, либо контракт на работу. Мы стояли перед чиновниками аэропорта, совершенно не понимая, чего они от нас хотят. Наконец нам нашли переводчицу.
– Разве вы не знали, что для въезда в США нужна виза?
– Если бы мы знали, то предприняли бы необходимые шаги.
– У вас есть обратные билеты?
– Нет.
– Зачем вы приехали?
– Встретиться с Эдит Пиаф.
Похоже, ей не было знакомо имя Эдит, приехавшей тогда в Америку впервые. Мы несколько часов оставались в пределах зоны таможенного контроля. И вот, наконец, какой-то колосс в черной униформе сделал нам знак следовать за ним и попросил сесть в длинный темный лимузин, напоминавший похоронный катафалк. На миг нам показалось, что нас решили принять, как VIP-персон. Как бы не так! Едва сев в машину, я увидел, что изнутри на дверцах нет ручек. Нас, как в гангстерском фильме, схватили, замуровали, поместили под стражу. Через добрые полчаса пути машина въехала на паром, и мы стали всматриваться в светящиеся огни Нью-Йорка. Мы прибыли на Эллис-Айленд – остров, куда загоняли людей, незаконно прибывших в страну со всех концов света. Нас отвели в длинное помещение, где спали человек сорок, и указали на две железные кровати. Мы тут же уснули, несмотря на звучный храп товарищей по заключению, доносившийся со всех сторон. Проснувшись, я оказался в самой настоящей Вавилонской башне: здесь говорили на всех существующих языках, не считая таких, как английский, идиш, польский, итальянский и греческий. Некоторые жили там уже несколько месяцев и начали привыкать к своему новому положению, предпочитая бесконечно долго ждать разрешения на проживание в США, лишь бы не возвращаться в свою страну, к прежней нищете. Никаких камер – только чистые, ровно стоящие кровати, душевые комнаты, здоровая и обильная еда, за которой стояли гуськом с подносами в руках, и равнодушные, но совершенно не агрессивные надзиратели. Золотое дно, ей-богу! Целыми днями мы с Пьером били баклуши, пока он не обнаружил в каком-то углу закрытое на ключ старое пианино. Мы попросили разрешения поиграть на нем. И естественно, с этим не возникло никаких проблем. Едва был снят чехол, из инструмента стройными рядами вышли полчища тараканов. Пьер начал играть, мы с ним запели. Понемногу стали собираться зрители, некоторые из них, приехавшие из Европы, пытались говорить с нами по-французски. На третий день нас вызвали и на таком же лимузине доставили в Нью-Йорк, к судье, которому помогала переводчица. Здесь все повторилось слово в слово: «Зачем вы приехали? Намеревались ли вы покушаться на жизнь президента?» Можно подумать, что, возникни у меня такое желание, я, как дурак, сообщил бы им об этом. «Принадлежите ли вы к какой-либо политической партии? Какова ваша профессия?» – «Мы пишем песни».
В те времена Пьер Гримбла пригласил нас: Пьера, меня и молодого неизвестного комика, откликавшегося на фамилию Бурвиль, исполнять песни в радиопередачах, которые сам выпускал. Мы с Гримбла, развлечения ради, перевели несколько песен из американской музыкальной комедии «Радуга Финиана», очень популярной тогда в Нью-Йорке. Судья попросил меня напеть несколько куплетов из нее, что я и сделал с превеликим удовольствием. Почтенный муж с улыбкой на устах выдал нам разрешение на трехмесячное проживание с обязательством регулярно продлевать его до тех пор, пока не найдем работу. Опыт показывает, что музыка смягчает не только нравы людей, но и сердца судей. Мы вернулись на Эллис-Айленд забрать чемоданы и покинули остров, сопровождаемые сердечными напутствиями и аплодисментами других «узников». Такси, чьи амортизаторы уже давно отдали богу душу, высадило нас на Тайм-сквер вместе со всем нашим скарбом. Вокруг все выглядело даже лучше, чем в кино. Все сверкало, отовсюду доносился аромат карамели, как в луна-парке. Огромный рекламный плакат высотой с пятиэтажный дом изображал гигантскую голову мужчины, который курил и выпускал изо рта дым. Площадь кишела снующими туда-сюда торговцами, предлагавшими хот-доги, ковбойские шляпы и кепи солдат времен войны Севера и Юга. Наше внимание привлек автомат, который за пять центов выдавал вам порцию охлажденной кока-колы. Таких аппаратов в Европе еще не знали. Площадь окружали театры и кинозалы, а на афишах сияли такие имена! Тут тебе Нат «Кинг» Кол, Арти Шоу и его оркестр, и фильмы, по пять сеансов в день… Мы впитывали впечатления не только глазами, но и ушами, поскольку громкоговорители перед музыкальными магазинами без перерыва транслировали последних победителей хит-парада.
Мы зашли в маленький отель «Ленгвэл», расположенный на 44-й улице, и сняли каждый по комнате за умеренную плату – семь долларов в неделю. Это, конечно, был не дворец. Шумно, бугристые стены покрыты несколькими слоями слипшейся краски грязно-розового цвета, умывальники – скорее серые, нежели белые, совершенно продавленные кровати. Какая разница, зато мы в Нью-Йорке, в городе, о котором мечтали все годы оккупации! В этой стране правило зрелище, там жили все артисты, перед которыми мы преклонялись и которыми восхищаемся до сих пор. Мы лелеяли надежду найти в нем свою нишу и ничего не боялись, ведь все складывалось как нельзя лучше. У нас оставалось всего несколько долларов, но мы верили в успех. В тот же вечер мы частично потратили свои сбережения, купив билеты в кинозал, где перед началом сеанса играл оркестр Арти Шоу. После этого устроили себе хот-договую оргию на Тайм-сквер и, наконец, падая от усталости, повалились на гостиничные койки.