Журнал «Юность» №05/2020
Шрифт:
Эшелон наш сутками стоял на разъездах, зато с ходу проскакивал города и тем избавлял комендатуры и горожан от анархии будущих дальневосточников. Степи, тайга, горы, сменявшие друг друга, – все было вновь, обещало лучшую жизнь по прибытии на место – посытнее, в новых шинелях, с ясными обязанностями. В разговорах о таких надеждах протекали недели.
Шустрые воины научились ловко влезать в вагон, отставших не было. Мое начальствование проходило без особых хлопот. Но однажды, где-то уже за Байкалом, вдруг началась потасовка. Почти всевагонная. С верхних нар я увидел нечто похожее на игру в регби. Все были в сцеплении друг с другом. В полной, потому
Надо сказать, что двери с обеих сторон вагона были отодвинуты. На последней остановке против нашего вагона оказалась платформа, груженная серой. Один любитель тепла запасся куском размером с бутылку и незадолго перед дракой сунул его в печку. Кусок удалось выгрести кочергой на совок и выкинуть из вагона. Но сера успела оплавиться, капала из печки. На полу желтые лужицы горели синим огнем. Чтобы не задохнуться в ядовитом дыму, пришлось отодвинуть обе двери. Теперь спасительная вентиляция грозила страшной бедой. Остерегаясь раскаленной печки, людская куча перемещалась к открытому провалу. Мне привиделось, как, цепляясь друг за друга, ребята вываливаются из вагона, ударяются о щебенку насыпи, отлетают кто под откос, кто под колеса набравшего скорость состава…
Что есть мочи я заорал «Смирно!» и прыгнул с нар на спины дерущихся. Удивительно быстро драка прекратилась. То ли испугавшись моей ярости, то ли уже насытившись потасовкой, драчуны расползлись по своим местам на нарах. Задвинув наглухо обе двери, я тоже забрался на свое место. Все кончилось благополучно, никто даже о печку не обжегся, но на душе было скверновато – из-за синяка, который я устроил под глазом одному пареньку. До сих пор помню фамилию – Колодяжный. Оказалось, он прежде меня бросился гасить драку.
В моем обличье «добро с кулаками» рассеяло зло и предотвратило беду. Но при этом сотворилось новое зло. Да не в этом суть размышления. «Можно ли, употребляя силу, удержаться в рамках добра?» – вот вопрос вопросов…
Пояснение к снимку конца 1945 года.
Биробиджан
Осенью того года, когда мы уже были у границы Восточной Пруссии, меня направили в артиллерийское училище. Не соглашался – война на 3-м Белорусском фронте шла успешная. Сказали, что училище в Москве, и я соблазнился. Как же не повидать маму, сестер, бабушку…
Училище оказалось в Омске, оно под вторым номером («номер один» действительно было в Москве). По военным правилам, с окончанием войны второе автоматически ликвидируется. Выпустить нас лейтенантами не успели. С мая 1945 года началось мое перемещение по разным частям. Оказался я в Биробиджане, в 5-м запасном стрелковом полку, где и был сделан снимок. На войну с японцами, хотя просился, не успел: все быстро кончилось. Через этот полк шла демобилизация старших возрастов, их замещали мы, молодые. Таким образом в конце концов я и попал на Сахалин. А уж с острова демобилизовался весной 1947 года…
Наш полк занимал обширную территорию у подножия сопки, километрах в трех от города. Была она огорожена высоким забором из колючей проволоки. Естественным препятствием с одной стороны была сопка, круто обрывавшаяся к реке Бире. Особых дел у солдат не было – жди, когда тебя отправят куда-нибудь. От безделья, естественно, у некоторых возникало желание побывать в «еврейской столице». Потому и ограждения. Я был командиром отделения – 130 человек. Я должен следить, чтобы через проволоку мои не лезли. Бог знает, где они
Однажды приятель Сашка позвал меня прогуляться на вершину сопки. С фронта у него был немецкий пистолет и мешочек патронов. За пистолет могли серьезно наказать, потому решили напоследок пострелять и выбросить его в реку. Залезли высоко на гору. Под нами бурная река. Видим с верхушки пологий скат сопки и низкий берег. Там купаются мальчишки. Вдруг крик: «Мишка тонет!» Видим красные трусики, маленькое тельце. Несет течение несчастного. Скоро будет прямо под нами. Два здоровых парня, сильные, войну прошли. И жуткая тоска на душе: прыгнуть нельзя – горы, до воды не долетишь, разобьешься о камни. Спускаться по круче? Не успеть. Все это до сих пор у меня перед глазами… И вдруг облегчение. Появился на низком берегу какой-то незнакомый солдат, быстро скинул сапоги, бросился в реку. Догнал Мишку. Вытащил. Ну, счастье – и Мишкино, и наше… А самовольщику слава!..
Стрелять расхотелось. Пистолет полетел в Биру. За ним, отводя душу и успокаиваясь, по штуке кидали мы патроны.
Ася Петрова
Родилась в 1988 году.
Прозаик, переводчик французской литературы, член Союза писателей Санкт-Петербурга, кандидат филологических наук и обладатель докторской степени университета Сорбонна Париж IV. Преподает в СПбГУ.
Автор нескольких книг для детей и юношества и двух романов, а также более сорока книг переводов. Лауреат первой премии «Ннигуру» и премии имени С. Маршака.
Самая реальная книга о Великой отечественной войне
«Ольга. Запретный дневник» («Азбука Аттикус», 2011)
Может быть, книгу «Ольга. Запретный дневник», подготовленную Наталией Соколовской, не стоит называть самый реальной книгой о войне, но мне сразу пришло в голову именно это определение. И, наверное, любому своему студенту, в общем, молодому человеку, который совершенно не в курсе реальности нашего прошлого, я бы дала именно эту книгу.
Книга состоит из дневников 1939–1949 годов, фрагментов второй части книги «Дневные звезды», писем, избранных стихотворений и поэм, документов и фотографий, материалов следственного дела № П-8870 из архива УФСБ. Здесь ценно все, но мне особенно близка дневниковая часть. Современный мир живет в инстаграме, частично в фейсбуке. Я на минутку представила себе, что фрагментарные записи Берггольц висят, например, в соцсетях. И каждый день она пишет новые заметки, а под ними, вероятно, самые разные комментарии.
Я помню, как в школе читала наизусть стихотворение Берггольц (забыла какое), помню отчетливо ощущение того, что хочется и надо заплакать навзрыд, но почему-то нельзя. Хочется, но нельзя. Я очень хорошо помню, как слезы стояли у меня в глазах, пока я читала стихотворение, и я помню, как замер класс (у меня были исключительно умные одноклассники, с которыми можно было разделить многое). На этом все. Я так и не заплакала. И поразилась сейчас, когда на первой же странице дневников увидела слова Берггольц (39-й год): «Я страстно мечтала о том, как буду плакать, увидев Колю и родных, – и не пролила ни одной слезы». В этой фразе я узнала то состояние, в котором читала стихотворение классе в девятом или десятом. Вот так она умела чувствовать и писать.