Журнал «Юность» №08/2023
Шрифт:
Потапов грязно рассмеялся.
– Не шейте дело, гражданин Потапов, – сверкнул глазами Чека. – Я ведь гордый, могу и обидеться. А кулак у меня тяжелый… Мы с Цилей – друзья закадычные, сам знаешь, на кой мне ее обижать?
– Ты мне тут не дур куй!
Потапов зыркнул глазами на Лёнчика:
– Детям на допросе находиться не положено. А ну, брысь за дверь!
И вновь промокнул лоб белым платком…
Лёнчик вопросительно взглянул на бабушку, не зная, на что решиться.
Бабка Домна покраснела всем лицом и крикнула зычным басом на весь
– Цыц, сучья твоя душонка!
От ее крика жалобно звякнули граненые стаканы, стоявшие на столе.
Домна легко оторвала от табурета свои сто пятьдесят килограмм и, скрутив дулю, подлетела к Потапову:
– А вот это ты видал, аспид поганый?
Потапов от неожиданности отпрянул, но быстро совладал с собою:
– Вы что себе позволяете, Домна Галактионовна?!
Лёнчик впервые в жизни видел бабушку, охваченную таким порывом ярости. От страха он втянул голову в плечи и постарался стать совсем-совсем неприметным.
– Шо, гнида? Раскрываемости захотел? Премию от начальства захотел? Получай раскрываемость!
Домна схватила лежащие на столе папки с бумагами и швырнула в красное от злости лицо милиционера…
– Уважаемые пассажиры! Поезд… прибывает на первый путь. Нумерация вагонов – с головы поезда… Будьте осторожны!
Лёнчик, насупившись, лежит на кровати и ковыряет ногтем известь на стене. Известь осыпается белой мукой, обнажая старые слои побелки.
Лёнчик прекрасно знает, что ему сильно попадет от бабушки, но ничего с собой поделать не может.
Рядом, за цветастой занавеской, буквально в двух шагах, третий день лежит Циля. Голова ее перебинтована, и смуглая кожа резко контрастирует с белоснежными бинтами.
Циля сутки напролет спит, а если, случается, не спит, то смотрит на окружающих удивленными глазами и при этом глупо улыбается.
Накануне появления Цили в доме Лёнчик слышал, как отец и бабушка сильно повздорили.
– Конечно, ребенку нужна мать! Только не такая, как Циля!
– Шо вы про нее знаете, мамо?
– Не знаю и знать не хочу!
– Циля – еврейка, так шо? Она с Киева, во время эвакуации мужа потеряла и сына. Голодала, тиф перенесла… Выжила!
– Помогли человеку, чем могли, – и будя! Нехай теперь сама, как може… Ищи себе другую бабу!
– Эх, мамо, – горько вздыхает отец, – думал я, любите вы меня, уважаете…
Домна долго-долго молчит, а после, словно взвешивая каждое слово, спрашивает:
– И шо… шибко Циля нравицца?
– Шибко! – горячо говорит отец.
Да, батька у Лёньки – весь в мать, такой же упрямый, с характером!
Хоть и ростом невысок, зато широкоплеч, а руки у него – золотые.
Лёнчик слышит, как бабка всхлипывает, потом говорит отцу:
– Гляди мне! Лёньку, кровиночку мою, в обиду не дам!
И у Лёньки по щеке сбегает скупая мужская слеза…
Лёнчик лежит с закрытыми глазами и притворяется спящим. Он слышит, как сердито шкварчит масло на сковороде, как закипает на плите чайник, как о стекло бьется муха…
Бабушка
Циля за эти дни похудела так, что напоминает узницу концентрационного лагеря. Кажется, дунь на нее крымский ветер – и улетит Циля на небушко, вслед за Лёнькиной мамкой… И все-таки, несмотря ни на что, она идет на поправку!
Лёнчик, отодвинув занавеску, осторожно выглядывает в окно, наблюдая, как Циля идет в сад. Циля садится на скамью подле винограда и закуривает папиросу. Тонкие длинные пальцы ее дрожат, а кашель не дает вдохнуть полной грудью. Циля комкает в руках папиросу и бросает в рыжую сухую траву.
Кажется, Лёнька понимает, почему Циля не хочет оставаться в доме: рядом с бабкой Домной Циле некомфортно.
С Лёнчиком Циля тоже говорит мало и лишь по острой нужде:
– Принеси водички… кушать хоцца…
Где-то совсем рядом бродит осень, и Лёнчик чувствует ее необратимое приближение.
Бабушка варит компоты из яблок и айвы, солит помидоры на зиму.
Однажды Лёнчик заметил, как Циля что-то прячет под подушкой. Выбрав момент, когда женщины не было в комнате, он нашел то, что искал, – пожелтевшую от времени и потрескавшуюся на углах старую фотографию. Лёнька присмотрелся: с фотоснимка на него пристально смотрел незнакомый мужчина. Рядом, притулившись, сидел мальчишка. Малыша за руку держала молодая женщина с копной черных вьющихся волос. Лёнчик с трудом узнал в женщине Цилю – так сильно она изменилась. Была Циля и моложе прежней, и красивее…
– А ну, поклади, где взял!
Лёнчик вздрогнул и обернулся – прислонившись к косяку, в дверях стояла Циля…
Потом Лёнчик так и не смог объяснить самому себе, почему поступил так, а не иначе. Мальчишка бросил фотографию Циле в лицо и, прокричав «дура», выскочил вон. Он и сам не мог понять, что с ним такое случилось. В эту минуту он ненавидел и отца, и Цилю, и себя, и даже… бабушку.
Лёнька плакал так безутешно, как не плакал никогда в жизни, даже на похоронах мамки. Он чувствовал себя чужим и никому не нужным ни в этом доме, ни в этом саду… Охватив колени руками и вздрагивая худым телом, Лёнчик с головой погрузился в собственное горе.
Будто дуновение легкого ветерка коснулось Лёнькиных волос – он замер, прислушиваясь… Тонкие нежные пальцы, перебирая мягкие пряди волос, приятно щекотали Лёнькину макушку. А теперь эти пальцы легко спустились вниз, по тонкой Лёнькиной шее, пробежали по спине между лопатками, точно капли летнего дождя – по стеклу. Лёнька боялся пошевелиться и не смел поднять головы. Близко-близко от своего лица он ощутил знакомый горьковатый запах табака. Лёнька задохнулся…
Вдруг неведомая сила бросила его в объятия той, что была рядом. Он обвил руками Цилю за шею и всем трясущимся тельцем прижался к ее груди. Циля, обняв Лёньку, закачалась так, будто хотела убаюкать. Женщина тихо приговаривала: