Журналюга
Шрифт:
Немного отдышался, похоронил жену (место на кладбище было давно куплено, причем сразу на двоих) и стал доживать свой век. Ни на что уже не надеясь и ничему особо не радуясь. Жил прошлыми воспоминаниями да редкими звонками от дочери и внуков…
Но в последнее время стал очень рассеянным, иногда забывал, зачем и куда вышел из дома. Или стоял посреди магазина в полном недоумении и пытался вспомнить, что собирался купить. Поэтому было совсем не удивительно, что он опять о чем-то задумался на улице, не посмотрел по сторонам, когда шагнул с тротуара на проезжую часть. Попал прямо под колеса приближающегося грузовика…
— Ну все, хватит притворяться! — строго сказала женщина у его кровати. — Быстро умывайся — и завтракать. Не то опять опоздаешь!
С
Для начала оглядел себя: длинная белая майка и синие сатиновые трусы. Хм, явно это не то, в чем он привык спать… Встал, подошел к шкафу, занимающему весь угол комнаты. Посмотрел в зеркало: худое мальчишечье тело, тонкие руки и ноги, тощая кадыкастая шея. Да уж, явно не спортсмен — типичный подросток-переросток. Темно-каштановые волосы (в мать?), серые глаза, немного длинноватый нос. Но лицо в целом приятное — что называется, мужественное. Пусть не красив, но и не урод, это уж точно. Осмотрел содержимое шкафа: школьная форма (серый пиджак и такие же брюки), несколько рубашек. Тут же — синяя капроновая куртка и теплое темно-серое пальто (зимнее). На верхней полочке — свитера, несколько шарфов, вязаные шапочки, кожаные перчатки.
Одежда была в двух экземплярах — побольше и поменьше. Вторая, похоже, для Васьки (брата?), который сейчас умывался. Ладно, делать нечего, надо одеваться. Похоже, с грустью подумал Паша, судьба решила дать ему второй шанс (интересно за какие такие особые заслуги?). Он может прожить жизнь заново — пусть и в чужом теле. Зовут его Павел (хорошо, что имя совпало, не придется привыкать к новому), а все остальное он скоро выяснит.
Но для начала — какой сейчас год? И где он находится, в каком городе? Подошел к окну, отодвинул синенькие занавески — стояла ранняя осень, деревья были все еще зеленые, но на кленах уже краснели и желтели яркие листья. Пейзаж — вполне себе привычный, городской: несколько унылых «хрущоб» белого и красного цвета, пара панельных девятиэтажек, две новые шестнадцатиэтажные башни, какие-то старые деревянные бараки. Прямо — улица, по которой лениво ползет «рогатый» троллейбус и не спеша едет несколько машин («жигули» и «москвич»). Далее — небольшой пустырь, потом — красная пятиэтажная школа (послевоенной постройки, конца пятидесятых) — с непременными круглыми барельефами классиков русской и советской литературы на фасаде. Квартира, из которой он смотрел на улицу, располагалась, судя по всему, на шестом этаже большого жилого кирпичного дома.
У самого окна стоял деревянный письменный стол, Паша внимательно осмотрел его. Так, лампа под зеленым абажуром (у него в свое время была точно такая же), высокий пластмассовый «стакан» с ручками и карандашами, подставки для книг, школьные дневники — две штуки. Первый — Павла Тимофеевича Матвеева, ученика 10-го А класса 213-й школы города Москвы, второй — Василия Тимофеевича Матвеева, ученика 5-го класса того же учебного заведения. Значит, Васька — его родной брат. Точнее, брат того парня, в чье тело он попал. Кстати, а где же сам хозяин? Паша прислушался к себе: никаких следов присутствия чужого сознания. А вот что касается памяти…
Вроде бы какие-то чужие обрывки и отрывки стали постепенно появляться, проступать — словно проявляешь черно-белую фотокарточку. Сначала возникают неясные тени, контуры, потом они становятся все четче, зримее, контрастнее. Так и здесь — что-то такое уже мелькало, чудилось на заднем плане. Правда, пока до четкости и контрастности было еще очень далеко, но Паша хотел надеяться, что постепенно эти знания станут яснее и что они помогут ему лучше освоиться в новом для себя мире. Хотя, если подумать, совсем не таком уж и новом: судя по дневнику, Пашка Матвеев родился 21 декабря 1962 года (сейчас ему, значит, шестнадцать лет), а он сам — на два года раньше (и тоже в декабре). Разница несущественная, значит, они — современники, росли и жили в одних и тех же условиях. Страна — одна (СССР), город — один (Москва), материальное положение — похожее. Судя по обстановке в комнате — две кровати, его и Васьки, один письменный стол на двоих, пера стульев и
Паша открыл «свой» дневник, посмотрел. Расписание уроков на неделю, последняя запись — в понедельник, 10 сентября 1979 года. Выходит, то самое злополучное происшествие с велосипедом произошло вечером того же дня. Потом он два дня провалялся дома, значит, сегодня — четверг, 13 сентября 1979 года.
Так, с временем и местом он определился, теперь надо подумать, как жить дальше. Сразу решил для себя: никакого прогрессорства и изменения прошлого (привет братьям Стругацким)! Да, он много чего знает и может много чего рассказать — но кто ж ему поверит? Самое малое — сочтут, что у него от удара поехала крыша и упекут в какой-нибудь дурдом. А вот этого никак нельзя допустить! Накачают лекарствами и будешь слюни пускать… И «черная метка» на всю жизнь. Нет, такую подлянку он своему носителю, Пащке Матвееву, ни за что не подложит! Раз выкинула забавница-судьба такой затейливый фортель, надо вести себя как положено. И жить достойно. Чтобы, как сказал классик, не было мучительно больно…
Дверь в комнату распахнулась, на пороге стоял взъерошенный мальчишка со светлыми, рыжеватыми волосами. И тоже в майке и трусах.
— Иди скорее умываться, а то отец ванную займет, бриться будет! — сказал он.
Паша кивнул и потянулся за одеждой, висящей на стуле.
— Это мое! — заявил Васька. — У тебя что, от удара совсем крыша поехала, не помнишь уже ничего?
— Типа того, — мрачно буркнул Паша и взял треники и клетчатую рубашку с соседнего стула. Они само собой, оказались впору.Вышел из комнаты и очутился в коротком коридоре. Так, понятно — типичная «двущка», две изолированные комнаты. В маленькой спят они с братом, в большой, гостиной, родители. Справа по коридору — туалет и ванная (раздельные), дальше — кухня, откуда доносились голоса (разговаривали мать с отцом) и откуда очень вкусно пахло.
Паша зашел в туалет, потом в ванную. В туалете посмотрел на аккуратно нарезанные квадратики газетной бумаги в специальном мешочке на стене и вздохнул: туалетная бумага всегда была в СССР в большом дефиците. Ну, ничего, привыкнуть — не проблема. Потом зашел в ванную, нашел свою зубную щетку. Это было просто, три — уже мокрые, одна — сухая, выдавил на нее немного «Поморина». Снова вздохнул — вкус, знакомый с детства. Славная зубная паста из дружественной нам Болгарии. Почистил зубы, умылся и прошел на кухню.
Мать семейства хлопотала у плиты, за столом сидел крепкий, плотный мужчина с рыжеватыми волосами (понятно теперь, в кого Васька). Не старый, но уже, что называется, в возрасте: седина в волосах и густых усах, глубокие морщины на лице. Перед ним стояла тарелка с остатками яичницы. На стене работало радио, из него донеслись звуки горна, потом зазвучал бодрый голос: «Начинаем передачу 'Пионерская зорька!» Полилась песня про веселого барабанщика: «Встань пораньше, встань пораньше, встань пораньше, только утро замаячит у ворот…»
— Здрасьте всем! — сказал Паша, садясь за стол.
Отец хмыкнул и отложил газету, которую до этого просматривал.
— Да, и впрямь ты здорово стукнулся. Мать, может ему еще денек дома полежать? А то ведет себя как-то странно, здоровается, будто век нас не видел.
— Незачем! — решительно произнесла женщина. — Учиться надо — десятый класс как-никак. В школе в себя придет — слава богу, учителя у них нормальные, быстро мозги вправят.
«Так, здороваться утром здесь не принято, — понял Паша, — надо будет следить за языком — чтобы не сболтнуть чего лишнего. И вообще — поменьше говорить и побольше слушать».