Жюльетта. Госпожа де... Причуды любви. Сентиментальное приключение. Письмо в такси
Шрифт:
Он вспомнил, как рассказал ей, что Поль Ландрие неоднократно приходил к Сесилии, и он застал их вместе в пещере Али-Бабы, где она обычно не принимала посетителей. Сидя рядышком, они листали альбом. Ему это не понравилось, а когда он сказал об этом жене, та ответила, что ему мерещится зло там, где нет ничего дурного.
— С тех пор он больше не приходит, а ее почти никогда не бывает дома под конец рабочего дня, — поддела Жильберта.
И правда: когда Гюстав возвращался по вечерам, Одиль говорила ему, что Сесилия то в кино, то за ней приехал Александр Тек, то она в Ледовом Дворце, то подруга детства пригласила ее за город поужинать.
— Где она? Если вы только знаете, — спросил он однажды вечером.
— Мадам у парикмахера.
Он сел в машину и поехал к Гийому, где Сесилию никто не видел, но когда он вернулся домой, она уже была там, и Гюстав заявил ей, что с него хватит:
— Да, хватит
При этих словах ее сердце дрогнуло.
— О нет! Отругай меня, если хочешь, но прошу тебя, не печалься.
Он сказал ей, что за последние две недели она сильно изменилась и очень его огорчает. Он посетовал на то, что постоянно один, так как даже когда она дома, она где-то далеко, и спросил о внезапно возникших подругах детства, о которых до сих пор и речи не было: «Почему вместо того, чтобы ехать к ним, ты не приглашаешь их сюда? То же самое касается Александра и Нану: почему ты едешь к ним под конец дня и остаешься там до девяти часов, когда они прекрасно могли бы поужинать с нами здесь? В субботу и воскресенье ты не находила себе места, было совершенно ясно, что у тебя ни к чему душа не лежит и тебе скучно. Возможно, со мной невесело, но ты впервые даешь мне это понять. Можно подумать, что тебе больше не нравится ни твой дом, ни пещера Али-Бабы, ни твои детские и серьезные игры. Твои причуды часто приводили меня в замешательство, но не вызывали тревоги, теперь же я подозреваю, что ты скрываешь от меня что-то или кого-то, кто стал в твоей жизни важнее меня».
Она поклялась, что он изводит себя без причины, что она любит его так же, как любила всегда, и лишь помолвка Александра нарушает ее привычки: «Мы бегаем по магазинам, по ювелирным лавкам, а потом, естественно, болтаем без конца. Это немного нарушило однообразие моей жизни; мне и весело, и грустно; я забываю о времени и ругаю себя за это, уверяю тебя».
Это были совершенно пустые оправдания, однако Гюстав как будто удовлетворился ими.
В тот вечер Сесилия ужасно страдала. Слова Гюстава, сказанные им с такой мягкостью, открыли ей правду о ее собственных чувствах, в которых она не имела мужества себе признаться. Она поняла, что любит Поля, ужаснулась тому, какое место он занимает в ее жизни, и хотя муж, в ее представлении, был пока еще жертвой всего лишь сентиментального легкомыслия, он внушил ей глубокую жалость, и она ощутила ее значимость и силу. Ей хотелось утешить его в несчастье, о котором он еще не знал, и, чтобы сделать ему приятное, она надела кимоно и спела ему «Японскую песню». Несмотря на все ее усилия, это была лишь комедия, разыгранная переодетой грустью для грусти явной, иллюзия, ностальгическая попытка воссоздать былое, несбыточное благодаря воспоминаниям. От слез, блестевших на ее ресницах, ее глаза казались больше, а взгляд — небесной красоты. «У меня болит голова, которую я потеряла», — прошептала она позже в пещере Али-Бабы и, оставшись одна в этой комнате, где уже не могла найти саму себя, представила все опасности, которые таились в том, что ее привлекало. Она решила сопротивляться влечению, которое, возможно, было всего лишь одним из ее страстных капризов, зачастую ужасающих по своей силе. Но решимости ее хватило ненадолго.
Тем временем Поль сомневался в ней и видел в ее готовности встречаться с ним лишь уловку, продиктованную желанием вернуть себе письмо, которое он использовал как средство снова ее увидеть и даже держать ее в зависимости от себя.
— Я не верю в ее искренность, — говорил он Роже Нимье. — Женщины способны на все, чтобы получить то, что хотят, и самого хитрого из нас легко провести тем видом, который они на себя напускают. Сесилия стремится смягчить меня; она готова на что угодно, чтобы я отдал ей это письмо, и в тот же день, когда это случится, она повернется ко мне спиной.
— И будет права, — отвечал ему Роже, тогда как Сесилия трепетала при мысли, что Поль может утратить единственное оправдание для ее встреч с ним.
Гюстав становился все более раздражительным. Его задевало то, что Сесилия не ревнует из-за ежедневных визитов Жильберты Ило, и Одиль, которая была в курсе множества обманов и не любила Жильберту, жалела Гюстава так же, как Сесилию, и не ждала ничего хорошего.
Тем временем Сесилия поехала к брату.
— Вот ты волен влюбляться, перед тобой будущее, а я не знаю, что делать, — сказала она ему.
— Ты наконец-то влюбилась! Тем лучше, — ответил он.
— Я люблю Поля.
— Люби его, и пусть все остальные катятся ко всем чертям.
— О нет, не к чертям, а в рай, который был бы создан угрызениями совести и стал бы самым прекрасным раем. С тех пор как я люблю Поля, я все время желаю счастья Гюставу. Раньше я столько об этом не думала. Самое ужасное — что я люблю Гюстава всем сердцем, но во мне есть другое сердце, которое страстно любит Поля.
— А Поль тебя обожает…
— Я не знаю этого наверняка…
Слушая ее, Александр узнал о существовании угрызений совести и целого мира чувств, который был ему незнаком. Любовь давалась ему легко; он знал лишь удовольствия, охлаждения и недолговечную жестокость и находил, что Сесилия слишком экзальтирована, что она ведет себя как попрошайка, бросающая на ветер крохи счастья, делает трагедию из счастливого стечения обстоятельств, а вместо того, чтобы бороться со своими чувствами, ей бы следовало радоваться, оттого что она любит и любима.
— Кого ты хочешь обмануть? — спросил он ее. — Поля с Гюставом или Гюстава с Полем?
— Я хотела бы обмануть только себя.
— Ты так и делаешь, стеная и болтаясь между двумя мужчинами. Будь же искренна сама с собой и откровенна в своем выборе. Если ты выбираешь Гюстава, так и выбери его, а если Поля, то уходи к нему, а Гюстав завтра, послезавтра, в крайнем случае через пару недель оправится от этого унижения — из гордости или еще как. Если он останется один, все будут на его стороне, и Дубляр, благодаря твоей измене, даст ему повышение. Если он снова женится, он будет тебя критиковать, и его новая супруга от этого будет только счастлива. Жильберта просто создана для того, чтобы утешить его и стать настоящей мадам Дальфор.
— Да, я знаю, — отвечала Сесилия, но уже заранее ревновала к женщине, которая заменит ее в ее собственном доме, станет подниматься по ее лестнице, ужинать за ее столом и жить в тех комнатах, где жила она.
В Париже нет ресторана красивее, чем на Лионском вокзале: представьте себе просторную, богато украшенную залу в форме прямоугольника, сводчатый потолок которой рождается в двух метрах от пола. Декоративные маски с миролюбивыми физиономиями загораживают собой уносящиеся вверх стрелки, а причудливые кариатиды и сирены по замыслу архитектора поддерживают лишь мечты путешественника. Наверняка опасаясь опоздать на поезд, поддавшись их обаянию, он старательно обводит взглядом массивные и помпезные формы, обрамляющие жанровые сценки юга Франции, написанные маслом официальными художниками начала XX века. Чем выше поднимается взгляд, тем больше разбегаются глаза, так как на потолке помещены картины, различные по форме и формату, изображающие пейзажи или аллегории и вставленные в кессоны, которые, подчиняясь правилам симметрии, нарушают ее монотонность самим разнообразием своих пропорций. В глубине зала, напротив входа, сидит кассирша в стеклянном киоске, над которым парит полная луна (ее называют часами, потому что на ней есть стрелки); с высоты своего трона кассирша заведует беготней метрдотелей и официантов, снующих между посетителями и большим сервантом, затененным зелеными растениями. Столы и несколько стульев стоят перед двойными скамьями из аукумеи, обитыми коричневой кожей, одновременно соединенных и разделенных массивной спинкой. Эти всегда накрытые столы, скамьи с вешалками по краям и спинкой, увенчанной медными прутьями, образуют в океане паркета вытянутые в струнку островки — устойчивые, проникнутые достоинством, свойственным тяжеловесности, и достаточно удаленные друг от друга, чтобы не мешать интимной беседе. С каждой длинной стороны свет проникает в залу через три огромных окна с широким сводом, так что с одной стороны видны голубые пути странствий, а с другой сквозь белые сетчатые занавеси просвечивает привокзальная площадь, ведущие на нее пандусы, мраморные пирамиды, увенчанные канделябрами из черной бронзы, и вдалеке вывески кафе, на которые ловятся охотники за иллюзиями. Две огромные хрустальные люстры заливают ярким светом весь этот роскошный ресторан, в котором доведены до крайней точки все классические стили. Необычно в нем то, что в безудержной, доходящей до бесстыдства помпезности убранства содержится важная истина, бросающая вызов изысканности красоты и вкуса зрелищем республиканского изобилия. Это фантастическое место было задумано и создано не только для того, чтобы удовлетворить запросы великокняжеских буржуа и буржуазных великих князей, но и чтобы вызвать восхищение Козетты и Фантины.
Александр Тек, заклятый враг светских раутов, женился в субботу без фанфар и оркестра. Он, скорее, похитил Нану, чем взял в жены. Они пригласили близких родственников и артистов, друзей Александра, как раз в буфет Лионского вокзала, чтобы успеть попрощаться с ними с шести до восьми часов вечера. Выпятив грудь, месье Дубляр-Депом, соблазненный мордашками некоторых юных актрис, прохаживался перед ними, бросая на них жадные взгляды, суля златые горы и записывая адреса. Гюстав переходил от одного кружка к другому, а Жильберта поминутно подходила к нему, чтобы обратить на что-нибудь его внимание или пересказать только что услышанную остроту.