Жюльетта. Госпожа де... Причуды любви. Сентиментальное приключение. Письмо в такси
Шрифт:
Сесилия плакала.
— Не плачь, — сказал он, обнимая ее. — Все хорошо, что хорошо кончается, и в этот вечер я даже счастливее, чем в пору нашей помолвки. Помнишь? Ты мне сказала: «Еще неделя, и нас будет двое». Ну что, нас двое, да или нет?
— Мне больно от твоих воспоминаний, твоя доброта убивает меня, — ответила она, рыдая, и чем больше он старался успокоить ее, чем больше ласкал и осушал ее слезы, тем больше усугублял ее горе. — Письмо, ах, это письмо — не думай о нем, — сказала она наконец, — Поль вернул мне его сегодня, и я разорвала его на тысячу клочков.
Гюстав не был ни глуп, ни снисходителен, но ум его был устроен таким образом, что побуждал его оборачивать все вещи выигрышной
Она целый вечер содействовала счастью Гюстава. Избавившись от забот, торопясь быть счастливым, он весело болтал, осыпал ее тысячей знаков внимания и все спрашивал: «Так ты вправду все еще любишь меня?» Этот вопрос доводил ее до самого глубокого отчаяния. «Я люблю тебя, как никого другого», — отвечала она без обмана. Ей было тяжко жалеть его, однако эта жалость внушала ей уважение. «Все уладится, надо подождать», — говорила она себе и при этом мучимая тайной о себе самой видела в муже соперника своего любовника.
Гюстав погасил свет, и они поднялись в спальню.
Сесилия задержалась в ванной. Там в зеркалах отражался сад Поля, тишина и птица. Там была спальня, где пахло гипсом, а в этой спальне — белый корабль, готовый пересечь ночь, чтобы причалить к заре, а на плиточном полу лежала шпилька. А на улице были два каменных надгробия, перед которыми склонялись прохожие, а господа и дамы смотрели на них из окон своих машин. «Любовь моя, поскольку мы умерли от любви, ты меня поймешь», — прошептала Сесилия. Она тосковала о чистоте, томлении неопытности и девственности, она хотела бы быть еще девушкой для Поля. Воспоминания о браке смешались с ее мыслями, она их отталкивала, но перед ее мысленным взором представали всякого рода безнадежные картины. Она вспомнила, что впервые поцеловалась в пятнадцать лет: ее поцеловал друг брата в день ее рождения в октябре, на пляже, в кабинке, сотрясаемой ветром. Он сказал: «Это мой подарок». Теперь она понимала, что этот подарок был кражей: «Первый поцелуй, роковой поцелуй. После него губы переходят в общественное пользование повторов, сходства и пошлости, — сказала она себе, — и теперь, когда я хотела бы все отдать, мне в удел осталась боль от знакомых жестов и печаль от невозможности забыть. Босая, растрепанная, я осталась в той пляжной кабинке, я все еще там, навсегда прижалась спиной к перегородке, в полутьме, и все кончено, я никогда не выйду оттуда ни для кого, и никто не возьмет меня нетронутой, такой, какой я осталась там, во времена, когда я не была ни судьей, ни свидетелем своих переживаний и, ничего не зная, не ведала унижения от возможности сравнивать».
На следующее утро, когда Гюстав в положенный час вышел из дому, Сесилия прервала свой туалет. Она открыла окно, выглянула, чтобы посмотреть, как он уходит, а минуту спустя была уже с Полем, который ждал ее в такси G-7, как она пожелала. Она захотела ехать не в Булонский лес, а на вокзал Аустерлиц. Обхватив друг друга в пылких объятиях, они перекрыли огромное пространство за время одного поцелуя, и когда они открыли глаза, такси уже ехало по набережным Сены недалеко от Ботанического сада. Поль прижал ладонью лицо Сесилии, чья голова и мысли покоились на его плече. «В этот час нам следует быть не здесь, а на нашем краю света», — сказал он и велел шоферу развернуться и ехать к нему домой, на улицу Нотр-Дам-де-Шан. Сесилия вздохнула.
— Ты вздыхаешь? О чем ты думаешь? — спросил он.
— О нас.
— Уже?
— Да, уже. Поль, я должна тебе сказать, что Жильберта все рассказала Гюставу. Он знает все, абсолютно все, кроме того, что я тебя люблю.
— Не она же могла ему об этом сказать.
— Я поклялась ему, что ты вернул мне письмо и я разорвала его на тысячу клочков.
— Ты ему поклялась? Тогда ты должна его разорвать. К чему все еще лгать ему? — сказал Поль, достал письмо из кармана и отдал ей таким, каким его нашел: — Но прежде чем порвать, скажи мне все-таки, что же в нем такого компрометирующего. Я до сих пор не решался задать тебе этот вопрос только потому, что боялся, как бы твой ответ не погубил мою любовь, но теперь я хочу знать. Любовные тайны? Исповедь твоему брату?..
При этих словах Сесилия распечатала конверт и протянула ему письмо:
— Прочти, так будет проще, — сказала она и, положив подбородок ему на плечо, следила за чтением, оправдываясь шепотом: «Теперь ты понимаешь, что мне было из-за чего беспокоиться… Как я только могла такое написать?.. И все ради шутки… чтобы рассмешить Александра… Как необдуманно… Я была просто ненормальная… Я, наверное, и есть ненормальная… Видишь, я не зря боялась… боялась за Гюстава… за его карьеру… и особенно боялась причинить ему боль… Как он сам сказал, тревога и неспокойная совесть во всем видят одни опасности… а ты тогда… когда ты вошел ко мне… ты представлял собой эту ужасную опасность… жуткую опасность… У Гюстава есть свои недостатки, но… он несказанно добр… даже так добр… что ни в чем не видит дурного… Разве в это можно поверить?.. Во всем, что рассказала ему Жильберта, он усмотрел… только причину… поблагодарить меня… Я даже покраснела… Меня мучила совесть… мне было стыдно…»
Поль бросил читать и кинул письмо на колени Сесилии:
— Почему тебя мучила совесть? Чего ты стыдилась?
— Мне было стыдно своего счастья, стыдно всего того, что я знаю, а он — нет. Мне все еще плохо от этого.
— Тебе плохо от любви или же от стыда и угрызений совести?
— Мне плохо от веры Гюстава в меня.
— Я думал, что ты слишком любишь меня, чтобы при этом его обманывать.
— Вчера его душевная чистота меня обезоружила, сердце мое дрогнуло. Мне не хватило мужества сказать ему о нас. Мне не достало сил нанести ему этот удар. Это было слишком жестоко, слишком несправедливо. Подождем, пусть пройдет немного времени. Обожаемый мой, я хочу любить тебя, никому не принося вреда.
— Другими словами, ты не моя, у меня есть непобедимый соперник в твоей жизни, а ты готова делиться, чтобы не сделать несчастным человека, которого тебе жаль? В общем, ты просишь меня довольствоваться теми урывками времени, которые ты украдешь у доверчивого мужа? Ну что ж, так я отказываюсь, и отказываюсь потому, что мне не нужны ни эти минуты, ни эти уловки. В любви надо не любить, а предпочитать.
— Ах, — воскликнула она, — я думала, ты поймешь мои проблемы, мои муки и ужасные затруднения. Разве ты не видишь, что два чувства разрывают мне сердце?
— Два чувства, то есть двое мужчин. Обманывать Гюстава кажется тебе менее жестоким, чем вывести его из заблуждения, но как же быть с моим несчастьем, моими требованиями и мечтами о страсти, которую ты разжигала?
— Поль, ты забыл… ты забыл, что… что я твоя.
— А жизнь твоя — чья?
— Вспомни вчерашний день! И скажи себе, что завтра будет то же самое. А главное, скажи себе, что я люблю тебя.
— Какое мне дело до воспоминаний и до будущего? Мне нужен праздник сегодня и праздник, который всегда со мной.