Жюстин (Александрийский квартет - 1)
Шрифт:
Я спросил Селима прямо, не заезжал ли он ко мне домой, чтобы предупредить одноглазого Хамида. Вместо ответа он опустил голову и произнес еле слышно: "Мой хозяин сам не свой последнее время".
Между тем мои собственные обстоятельства приняли вдруг нелепый и неожиданный оборот. Как-то ночью раздался оглушительный стук в дверь, я открыл, и в комнату мою вошел щеголеватый египетский армейский офицер в сияющих сапогах и роскошной феске, под мышкой у него была гигантская мухобойка с рукоятью из черного дерева. Звали его Юсуф-бей, по-английски он говорил почти безупречно, небрежно роняя уголком рта слово за тщательно подобранным словом, у него были открытое угольно-черное лицо и ослепительно белые ровные зубы, похожие на две нитки отборного мелкого жемчуга. В него невозможно было не влюбляться с первого взгляда, как в говорящий арбуз, скорым поездом из Кембриджа. Хамид принес ему обязательный кофе с липким ликером, и поверх кофейной чашечки он сообщил, что один мой большой друг, занимающий весьма высокопоставленное положение, очень желал бы встречи со мной. Я сразу подумал о Нессиме; но этот мой друг, авторитетно заявил арбуз, англичанин и - официальное лицо.
Я полон был дурных предчувствий. Александрия, столь добродушная с фасада, в действительности не самое безопасное место для христианина. Только лишь на прошлой неделе Помбаль явился домой с историей о шведском вице-консуле, чья машина сломалась на Матругском шоссе. Он оставил в автомобиле жену, одну, чтобы дойти до ближайшей телефонной будки, позвонить в консульство и попросить их прислать другую машину. Когда он вернулся, ее тело сидело, как и положено, на заднем сиденье - без головы. Вызвали полицию, прочесали всю округу. Среди прочих решили допросить и бедуинов из лагеря неподалеку. Пока они старательно отрицали всякую свою причастность и уверяли, что даже слыхом ни о чем подобном не слыхали, недостающая голова выкатилась из передника одной из их женщин. Они позарились на золотые зубы, столь откровенно портившие ее официальную улыбку. Подобные происшествия были не такой уж редкостью, чтобы вдохновить нормального человека на визит в незнакомый квартал после захода солнца, так что я без особого воодушевления проследовал за офицером к служебной машине, устроился на заднем сиденье за спиной одетого в униформу шофера и принялся наблюдать в окошко, как меня увозят в сторону самых злачных районов города. Юсуф-бей поглаживал тоненькие нитяные усики с предупредительным видом музыканта, настраивающего инструмент. Задавать вопросы было бессмысленно: у меня не было ни малейшего желания обнаруживать свои страхи. А потому я сдался в душе на милость победителя, прикурил сигарету и уставился на бегущую мимо длинную размытую полоску Корниш.
Но вот шофер высадил нас, и Юсуф-бей повел меня пешком через заверть маленьких улочек и переулков неподалеку от рю де Сёр. Если они хотели, чтобы я окончательно отчаялся вернуться сегодня домой хотя бы живым, они своего добились без особого труда. Юсуф-бей шагал впереди легкой, уверенной походкой, тихо мурлыкая себе под нос. В конце концов мы вышли из теснин на просторы какой-то окраинной улицы, сплошь застроенной торговыми складами, остановились перед массивной резной дверью; он сперва позвонил, а затем распахнул ее настежь. Внутренний дворик с чахлой пальмой посередине, пересекавшая его дорожка была освещена парой тусклых фонарей с засыпанными гравием основаниями. Мы миновали двор и поднялись по какой-то лестнице туда, где замороженная груша электрической лампочки бесстрастно освещала высокую белую дверь. Он постучал, вошел и отдал честь - одним движением. Я шагнул следом и попал в большую, достаточно элегантно обставленную, залитую теплым светом комнату с отполированным до блеска полом, украшенным вдобавок чудесными арабскими коврами. В дальнем углу, угнездившись за высоким инкрустированным столом с видом гнома, едущего верхом на грошике, восседал Скоби, и на лице его чопорность знающего себе цену государственного мужа боролась с ласковой улыбкой. "Господи!" - выдохнул я. Старый пират издал смешок в духе Друри Лейн и сказал: "Наконец-то, старина, наконец-то!" - но с места не встал, словно стараясь получше освоиться на неудобном стуле с высокой спинкой: феска на голове, мухобойка на коленях, общий вид слегка потертый, но впечатляющий. Я заметил, что на погонах у него прибавилось по звездочке, знаменуя Бог весть какой скачок в силе и славе. "Садись, старина", - произнес он, сделав нелепый, смутно похожий на манеру жестикуляции времен Второй империи жест рукой, как будто отпилил кусочек воздуха. Юсуф-бей был отослан и, ухмыляясь, удалился. Мне показалось, что Скоби не слишком-то уютно чувствует себя в столь шикарной оправе. У него был вид человека, готового в любой момент встать в оборонительную позу. "Я попросил их тебя доставить, - сказал он, понизив голос до театрального шепота, - имея на то чрезвычайно веские причины". На столе у него покоились несколько зеленых папок и стеганый чехольчик для чайника - у этого последнего вид был до странности развоплощенный. Я сел.
Он быстро встал и открыл дверь. Снаружи никого не было. Он отворил окно. На карнизе тоже никого не оказалось. Он накрыл чехольчиком телефонный аппарат и снова сел на место. Затем, наклонившись вперед и уставясь на меня стеклянным глазом, он сказал с мрачной миной профессионального заговорщика, тщательно подбирая слова: "Только никому ни слова, старина. Поклянись, что не скажешь никому ни единого слова". Я поклялся. "Они сделали меня главой Секретной службы". Страшная фраза по капле стекла сквозь его искусственную челюсть. Я удивленно кивнул. Он глубоко, едва не всхлипнув, вдохнул, словно скинув с плеч некое бремя, и продолжил: "Старик, война уже не за горами. Информация для служебного пользования". Потом он приставил к виску длинный указательный палец. "Вот тут-то и начнется заваруха. Враг работает день и ночь, старина, прямо среди нас". Не согласиться с этим было невозможно. Все, на что я был годен теперь, - так это дивиться на нового Скоби, сидевшего передо мной, этакой картинкой из бульварного журнала. "Ты можешь помочь нам пустить их на дно, старина, - продолжал с непрошибаемой серьезностью чревовещать Скоби.
– Мы хотим взять тебя в штат". Это звучало куда более дельно. Я стал ждать подробностей. "Самая опасная шайка окопалась именно здесь, в Александрии, - старина Скоби скрежетал и завывал уже во весь голос, - и ты оказался в самой середке. Все они - твои друзья".
Сквозь насупленные брови и раскоординировавшийся от возбуждения стеклянный глаз я увидел вдруг Нессима, короткая вспышка, как по наитию, сидящего за массивным столом в холодном
– Он замешан в деле, конечно же. Но командует человек по имени Бальтазар. Смотри, что перехватила наша цензура".
Он извлек из папки открытку и протянул ее мне. У Бальтазара изысканный почерк, и руку я узнал немедленно; но я не смог сдержать улыбки, когда увидел на обороте открытки всего лишь шахматную диаграмму бустрофедона. Маленькие квадраты, заполненные греческими буквами. "У него хватает наглости, черт его дери, даже не запечатывать их в конверты". Я изучил диаграмму и попытался вспомнить то немногое в оккультном счислении, чему успел научиться у моего друга. "Система девятого уровня сложности, - сказал я.
– Слишком сложно для меня".
– "Они устраивают регулярные сходки, старина, обмениваются информацией, - сказал Скоби, снова перейдя на ультразвук.
– Это я знаю наверняка". Я тихо взвесил открытку кончиками пальцев, а в ушах моих эхом отдавался голос Бальтазара: "Долг мыслителя - навести на мысль; долг святого - молчать о постигнутом".
Скоби откинулся на спинку стула, не пытаясь скрыть самодовольной улыбки. Он надул щечки - этакий зобастый декоративный голубь. Он снял с головы феску, оглядел ее милостиво и покровительственно - и надел сверху на чехольчик для чайника. Затем поскреб костлявыми пальцами изрытый извилинами череп и продолжил: "В общем, мы никак не можем их расшифровать. Их у нас дюжины.
– Он показал мне папку, полную фотокопий таких же точно открыток. Наши дешифровщики головы над ними повывихнули, а ведь у нас есть даже университетские старшекурсники, гении в математике. И все по нулям, старина". Тоже мне, удивил, подумал я, опуская открытку на пачку фотокопий и возвращаясь к созерцанию Скоби-контрразведчика. "Вот здесь-то в игру включаешься ты, - сказал он, скорчив рожицу, - если, конечно, ты согласен, старина. Нам нужен ключ к шифру, сколько бы времени у тебя это ни заняло. Мы дадим тебе чертовски хорошее жалованье, а? Что скажешь?"
Что я мог сказать? Идея была чересчур хороша, чтобы дать ей погибнуть. К тому же за последние несколько месяцев я настолько запустил свои школьные дела, что пребывал в полной уверенности - в конце семестра контракта со мной не возобновят. Я постоянно являлся в школу прямо со свидания с Жюстин и, понятное дело, постоянно опаздывал. К тетрадкам я вообще не притрагивался. С дирекцией, а заодно и с коллегами-учителями вел себя просто по-хамски. И вдруг - возможность полной независимости. В голове моей возникла фраза, сказанная Жюстин, ее голосом: "Любовь наша стала подобна постыдной оговорке в общеизвестном афоризме", - я подался вперед и кивнул. Скоби испустил счастливый вздох и облегченно расслабился, а расслабившись, снова вдруг стал - пиратом. Он перепоручил свою контору невидимому Мустафе, обитавшему, очевидно, где-то в кишочках черного телефонного аппарата, - Скоби всегда глядел в телефонную трубку, как в глаза собеседнику. Мы вышли вместе и снизошли до услуг служебного автомобиля, мигом умчавшего нас обратно к морю. Дальнейшие детали моего трудоустройства можно было с не меньшим успехом обсудить за маленькой бутылочкой бренди, припасенной на случай в нижнем ярусе его поставца.
Мы любезно позволили высадить нас на Корниш и прошли остаток пути пешком, миропомазанные пряным великолепием лунного света, глядя, как распадается на составные части и снова собирается воедино Город в вялотекших синусоидах вечерней дымки - набрякший инертной ленью лежащей вокруг пустыни и Дельты, зеленой аллювиальной Дельты; ленью, въевшейся в самое его нутро, альфой и омегой всех его ценностей. Скоби всю дорогу болтал, перескакивая с пятого на десятое. Я помню, он клятвенно уверял меня в том, что остался сиротой едва ли не во младенчестве. Его родители погибли вместе и при весьма драматических обстоятельствах - позже он почерпнул в их смерти немало пищи для размышлений. "Мой отец был одним из автомобильных пионеров, старина. Первые гонки, бешеные скорости: миль, наверное, двадцать в час - ну, и все такое. Было у него свое собственное ландо. Как сейчас его вижу, за рулем, с большими усами. Полковник Скоби, кавалер Военного креста. Служил в кавалерии, улан. И мать тоже сидит с ним рядом, старина. Никогда не расставались, даже во время гонок. Она у него была за механика. В газетах вечно публиковали их фотографии, вместе, на старте, на лицах густые такие сетки, как у пасечников, - Бог знает зачем пионеры носили эти сетки. Может, пыль".
Из-за сеток они и погибли. На крутом повороте во время гонок по маршруту Лондон - Брайтон на старом Брайтонском тракте сетку его отца, сидевшего за рулем, затянуло в переднюю ось. Его вышвырнуло на дорогу, а машина пролетела вместе с матерью чуть дальше и врезалась в дерево. "Он, правда, всю жизнь именно о такой смерти и мечтал, единственное утешение. Они на четверть мили опережали ближайшего соперника".
Нелепые истории с трагическим концом всегда приводили меня в восторг, и я лишь ценою титанических усилий сдерживал приступы смеха, пока Скоби живописал сей прискорбный случай, зловеще вращая стеклянным глазом. И все же, пока он говорил, а я внимал ему, половина моих мыслей бежала по обходной дорожке, пробуя на вкус мою новую работу, пытаясь выразить ее в терминах долгожданной свободы. В тот же вечер, чуть позже Жюстин должна была ждать меня неподалеку от Монтасы - шикарный автомобиль тихо гудит, будто бражник, в овеваемой пальмами полутьме у дороги. Как она на это посмотрит? Конечно, она будет рада моему освобождению от кандалов нынешних моих способов зарабатывать деньги. Но будет и легкий шок, неприметная гримаса неудовольствия - ведь эта свобода сделает возможным дальнейшее взаимопроникновение душ и разрастание лжи, а еще - поможет нашим судьям поймать нас с поличным. Вот и еще один парадокс любви: то, что сблизило нас - бустрофедон, - может, овладей мы теми качествами, которые за ней стояли, разлучить нас навсегда, едва лишь мы, ослепленные друг другом, переступим черту дозволенного.