Жюстина, или Несчастья добродетели
Шрифт:
Огонь, сверкнувший в глазах прелестного создания, вскоре подтвердил успех моих речей.
— Ну ладно, — сказала она спустя несколько минут сильной внутренней борьбы, — ладно, Жером, я сделаю так, как ты говоришь. Я знаю нужные составы, ведь ядовитые растения хорошо известны у нас; клянусь, что через три дня ни один из тех, кто задумал погубить нас, не останется в живых. Ты же пока должен уехать: я не хочу, чтобы тебя подозревали.
Я согласился с большой охотой, тем более, что этот срок был мне нужен для соблазнения третьей сестры. Эту операцию организовала Клементия. Я вызвал ее в Мессину и познакомил с Лауренсией, а на следующий день ее препроводили в мой замок. Не прошло и двух часов после ее отъезда, как дали залп пушки, заряженные Вероникой. Она использовала сок «торы» из семейства аконитовых,
— Скоро ты ее увидишь, — сказал я. — Мне показалось, что лучше спрятать ее в надежное место. Сейчас едем в деревню, она нас ждет.
Сначала такая предосторожность вызвала у Вероники беспокойство, и я успокоил ее. Но можете представить себе сами, что с ней было, когда она услышала от Лауренсии о том, как, ее похитили, и о том, как с ней обращалась Клементия в моем замке.
— Ах, негодяй! Ты обманул меня! — гневно бросила она мне в лицо.
— Нисколько, ведь я ничего тебе не обещал. Твоя сестра вызвала во мне такое же желание, как и ты, и я захотел насладиться обеими, или вернее всеми троими, мой ангел, потому что теперь уже не стоит скрывать or Тебя, что Камилла также была моей добычей.
— А ты посмел внушить мне мысль убить ее… О чудовище!
Затем пошли слезы, вопли отчаяния, но я спокойно приступил к наслаждениям. Обе очаровательные девочки вместе удовлетворили мою похоть, обе умилостивили мои страсти, все без исключения — задница, влагалище, рот, груди, подмышки — везде я получил удовольствие, все эти места я осквернил; в обеих я обнаружил не меньше прелестей, чем в старшей сестре. А ягодицы Вероники затмили все, что я до тех пор видел в этом роде — невозможно было иметь более роскошного зада, более прекрасной груди! К сожалению, увлечение мое продолжалось всего три дня: насытившись этими восхитительными созданиями, я уже стал думать о том, как их уничтожить. Но сделать это надо было самым жестоким способом: чем больше удовольствия они мне доставили, тем сильнее я хотел подвергнуть их тела физическим страданиям и еще хотел, чтобы это выглядело как можно отвратительнее. Что же придумать? Я все испробовал, все испытал, я бы рассмеялся в лицо самым знаменитым палачам на свете, вздумай они предложить мне пытку, которая была бы мне неизвестна. И вот до чего дошло в конце концов мое изощренное воображение. Я потратил пятьдесят тысяч франков, украденных Вероникой у своих несчастных родителей, на изготовление машины, которую опишу вам подробнее.
Обе сестрицы, совершенно голые, были облачены в нечто, похожее на кольчугу с пружинами, которая удерживала их на небольшом деревянном табурете, утыканном шипами, которые приводились в действие по мере надобности. Девушки сидели на расстоянии восьми футов друг от друга, между ними стоял стол, уставленный самыми аппетитными блюдами — это была единственная пища, которую они перед собой видели. Но чтобы добраться до нее, надо было протянуть руку, и весь фокус заключался в том, что здесь начиналась первая пытка, которая мешала дотянуться до стола. 3-чтсм следовала другая, еще более болезненная: вытягивая руку. любая из несчастных приводила в действие четыре тысячи стальных игл, которые начинали рвать, колоть, терзать обеих. Таким образом жертвы могли утолить голод, который их пожирал, только убивая друг друга. Они пробыли целую неделю в таком ужасном состоянии, и каждый день я наблюдал за пыткой в течение восьми часов, забавляясь содомией на их глазах с самыми лучшими образчиками из моего сераля. Никогда в жизни я не получал столь острого удовольствия, невозможно рассказать обо всем, что я ощущал при виде этой сцены, скажу лишь, что обычно я извергался по четыре-пять раз за сеанс.
— Черт побери! Я могу в это поверить, — перебил Северино, сопроводив свое восклицание обильным излиянием в зад одной из самых красивых девушек, присутствующих на ужине. — Да, разрази меня гром! Я верю в это, ибо живо представил себе эту потрясающую сцену, и наш собрат
— Нам необходимо завести себе такую машину, — сказал Амбруаз, который понуждал Жюстину ласкать себя, — и я хочу заявить, что первой я посажу на нее вот эту девку.
— Продолжай, продолжай, Жером, — сказал Сильвестр, демонстрируя свой орган, твердый как железный стержень, — иначе ты заставишь нас всех кончить, если мы еще немного задержимся на этой восхитительной мысли.
— Во время моих многочисленных поездок в Мессину, — возобновил повествование Жером, — я познакомился с нашими любезными коллегами-бенедиктинцами из знаменитого аббатства Святого Николая Ассенского; они великодушно пригласили меня в свой дом и сад, и за обедом я встретился с отцом Бонифацио из Болоньи, одним из самых блестящих либертенов, каких я знал в своей жизни. Сходство наших характеров близко сдружило нас, и мы поведали друг другу множество занимательных вещей.
— Вы думаете, Жером, — сказал он мне однажды, — что мы лишены здесь удовольствий, которыми вволю наслаждаются светские люди. Нет, мой друг, если так, то вы сильно ошибаетесь… Если бы вы были членом ордена, я мог бы раскрыть вам его секреты, впрочем, при вашем богатстве, вступить в него легче легкого.
— Но как быть с земельными владениями, которые я приобрел на вашем острове?
— Это еще одна причина для вашего вступления, — заверил меня Бонифацио. — Ваши владения останутся при вас, и вас примут с распростертыми объятиями и сразу посвятят во все тайны ордена.
Эта идея захватила меня необыкновенно. Гарантия удовлетворить и увеличить мои пороки под маской религиозности, надежда, о которой также намекнул мне Бонифацио, сделаться высшим посредником между человеком и его придуманным Богом, еще более сладостная надежда осквернять гнусную исповедь, чтобы безнаказанно обкрадывать стариков и старух и срывать цветы невинности у молодых — все это возбуждало меня несказанно, и через восемь дней после этого разговора я имел честь надеть на себя монашескую сбрую и оказаться причастным ко всем утехам этих распутников. Вы не поверите, друзья мои, но уважение и почтение к духовенству в этой стране совсем не такое, как во Франции: не было в Мессине ни одной семьи, чьи секреты не знали бы и чьим доверием не пользовались эти мерзавцы! Поэтому нетрудно догадаться, как они распоряжались и тем и другим. Что же касается внутренних мер предосторожности, разумеется, они были столь же строги у бенедиктинцев Святого Николая Ассенского, что и ваши.
В громадных подземельях, известных лишь самым почетным членам ордена, можно было найти в изобилии все, что могли предложить Италия, Греция и Сицилия самого прекрасного материала в смысле юношей и девиц; как и здесь, там торжествовал инцест, я видел монахов, которые сношали уже пятое свое поколение после того, как насладились четырьмя предыдущими. Единственная разница между теми отшельниками и вами заключается в том, что они даже не давали себе труда скрывать сокровища в своем огромном склепе и никогда туда не спускались. Образцы того, что они скопили, были выставлены в миниатюре в тайном кабинете их апартаментов, куда по первому сигналу доставляли все, чего требовали их фаллосы, таким образом не было ни единой минуты, когда бы они не наслаждались или великолепной кухней или восхитительными предметами, населявшими их сераль. Что же касательно до их извращенных прихотей, они были так же необычны, как и ваши, и оказавшись в вашей обители, эти достойные люди убедили бы вас в том, что всюду, где религия питает распутство, его плоды всегда одинаково сладки.
Самая необычная страсть, которую я обнаружил в среде этих вдовствующих монахов, была у дома Хризостома, настоятеля монастыря. Он мог насладиться только отравленной девушкой: он содомировал ее во время жестоких предсмертных конвульсий, в то время как двое мужчин по очереди прочищали ему задницу и пороли его. Если девица не испускала дух во время операции, он закалывал ее кинжалом во время оргазма. Если она умирала долго, он дожидался ее последнего вздоха, чтобы наполнить ее зад спермой.
С этими святыми отцами я окончательно развратился и укоренился в своих принципах да так, что с тех пор ничто иное не смогло бы возбудить меня.