Жюстина

де Сад Маркиз

– Мне кажется, – сказала Дюбуа, поднимаясь, – что больше всех выиграла я.

– О я вижу насквозь все твои махинации, – заметил её брат, – ты не хотела лишать невинности эту девчонку только затем, чтобы тебе прочистили трубы, но учти, она ещё свое получит. Потом заговорили о том, что пора отправляться в путь, и в следующую ночь шайка добралась до Трамбле с намерением обосноваться в лесу Шантильи, где она рассчитывала на хорошую добычу. Ничто не могло успокоить Жюстину. Мы надеемся, что читатели достаточно её узнали, чтобы представить, какие она испытывала чувства, будучи вынужденной следовать за этими людьми, и пусть ни у кого не останется сомнений в том, что она делала это с твердым намерением оставить их при первой же возможности. Ночевали наши разбойники в окрестностях Лувра под стогами сена. Сирота сочла за благо провести ночь рядом с Дюбуа, но у той были совсем другие планы, и её не привлекала перспектива беречь чужую добродетельность. Её окружили трое бандитов, и эта мерзкая женщина удовлетворяла свои прихоти со всеми троими одновременно. Четвертый примостился возле Жюстины, это был Железное Сердце. ~ Прелестное дитя, – начал он, – надеюсь, вы не откажете мне хотя бы в возможности провести рядом с вами эту ночь. – Заметив крайнее отвращение на её лице, он поспешил добавить: – Ничего не бойтесь: мы просто побеседуем, а если что-то произойдет, то только с вашего согласия. О Жюстина! – горячо заговорил блудодей, сжимая девочку в объятиях. – Ну разве не верх глупости – рассчитывать, что вы сможете остаться чистой в нашей

среде? Допустим, мы согласимся на это, но как быть с интересами шайки? Не буду скрывать от вас, милая девочка, что когда мы будем останавливаться в городах, ваши прелести будут служить ловушкой для легкомысленных мужчин.

– Однако, сударь, – ответила Жюстина, – коль скоро вам ясно, что я предпочту смерть этим ужасам, какую пользу я могу вам принести, и почему вы не позволите мне убежать?

– И никогда не позволим, мой ангел, – отвечал Железное Сердце. – Вы будете служить нашим интересам или нашим удовольствиям; ваши злоключения ставят вас в такое положение, и с этим надо смириться. Но знайте, Жюстина, все может измениться в этом мире; выслушайте же меня и сами решите свою судьбу. Согласитесь жить со мной, девочка, согласитесь принадлежать мне душой и телом, и я избавлю вас от печальной участи, которая вам уготована.

– Вы хотите, сударь, чтобы я стала любовницей…

– Продолжайте, Жюстина, вы хотели сказать: «любовницей разбойника», не так ли? Конечно, я не могу дать вам других титулов, так как вы понимаете, что люди нашей породы не могут жениться. Заклятый враг всех оков не свяжет себя с другим человеком, и чем больше супружеские цепи пленяют людей обычных, тем сильнее презирают их злодеи вроде нас. Однако поразмыслите немного: вам все равно придется потерять то, что для вас так дорого, так не лучше ли отдать это одному единственному человеку, который будет вашей опорой и защитой, чем отдаваться многим?

– Но, во-первых, почему у меня нет другого выхода?

– Потому что вы в наших руках, милочка, и потому что прав всегда сильнейший. Откровенно говоря, – продолжал Железное Сердце, – разве не абсурдно и не жестоко дорожить так, как делаешь ты, самым бесполезным, что есть на свете? Неужели можно быть настолько наивной и верить, будто добродетель зависит от размеров одного из отверстий женского тела? И какая разница для людей и для Бога, будет ли эта часть тела нетронута или потеряет невинность? Скажу больше: по воле природы каждый человек должен исполнять свое предназначение, для которого он сотворен, а поскольку женщины существуют только для того, чтобы служить утехой для мужчин, противиться её планам – значит оскорбить её; это все равно, что сделаться существом, бесполезным для мира и, следовательно, достойным презрения. Эта химерическая скромность, эта добродетель, которую вам вдолбили в голову с детства и которая не только не нужна ни природе, ни обществу, но и оскорбляет их, является не чем иным, как глупым и предосудительным упрямством, и такой разумной девушке стыдно цепляться за этот предрассудок. Впрочем, позвольте мне продолжить, милая девочка: я докажу, что искренне желаю вам понравиться и буду уважать вашу слабость. И не буду больше трогать призрака, преданность которому составляет всю радость в вашей жизни. Такая красивая девушка, как вы, имеет не одну возможность оказывать милости мужчинам, Венера справляла праздники не в одном храме, я же удовольствуюсь одним, самым узким. Вы, наверное, знаете, дорогая, что около лабиринта Киприды есть темная пещерка, где прячутся амуры, соблазняющие нас: это и будет алтарь, на котором я воскурю фимиам. Вы не будете испытывать никаких неудобств, если же вас пугает беременность, таким образом вы её избежите; ваша прекрасная фигурка не испортиться, а то укромное местечко, которым вы так дорожите, останется нетронутым и мужчина, которому вы когда-нибудь его предложите, найдет вас девственницей. С этой стороны ничто не может скомпрометировать девушку, как бы ни были грубы и часты вторжения; едва лишь пчела выпьет нектар, чашечка розы тут же закроется, и никому даже не придет в голову, что она раскрывалась. Многие девственницы долгие годы наслаждались таким способом не с одним мужчиной, после чего счастливо выходили замуж. Сколько отцов, сколько братьев использовали так своих дочерей и сест`р, отчего те были не менее достойны уз Гименея! Сколько исповедников пробирались по этой тропинке, и родители юных прихожанок об этом даже не догадывались! Одним словом, это есть прибежище сладкой тайны, где узы скромности связывают девушку с амурами. Ну что ещё сказать вам, Жюстина? Разве только то, что насколько таинственен этот храм, настолько же он сладостен. Только в нем можно найти все, что нужно для счастья, и просторный вход в соседнюю пещерку не дает такого наслаждения, как это тесное помещение, куда проникают ценой больших усилий, где размещаются с трудом и где предаются неземным наслаждениям; женщины, испытавшие это, больше не думают ни о чем другом.Попробуйте и вы, Жюстина, попробуйте: впустите меня в вашу маленькую прелестную попку, и мы оба познаем блаженство.

– Сударь, – отвечала Жюстина, которая, как могла, уклонялась от натиска этого распутника, тем более опасного, что незаурядный ум и искусство обольщения соединялись в нем с большой физической силой и в высшей степени развращенным нравом, – поверьте мне, сударь, что у меня нет никакого опыта в этих мерзостях, о которых вы толкуете, однако я слышала, что этот столь восхваляемый вами порок оскорбляет и женщину и природу. Само небо наказывает его здесь на земле, и пять городов – Содом, Гоморра и прочие, – которых Господь уничтожил в пламени пожаров, являют собой яркий пример того, до какой степени Всевышнему не угодно это занятие. Человеческое правосудие по примеру небесного преследует этот порок, и несчастные, которые ему предаются, погибают от руки палача.

– Какая наивность! Какое невежество! Ах Жюстина, кто вдолбил в вас такие идиотские предрассудки? Еще чуточку внимания, дорогая моя, и я объясню вам, в чем состоит истина. Единственным преступлением, которое можно усмотреть в данном случае, является растрата семени, служащего для продолжения рода человеческого. Если это семя дано нам только для целей размножения, я согласен с вами, что использование его не по назначению есть преступление, но если доказано, что помещая его в наши чресла, природа вовсе не заботилась о размножении, тогда какая разница, Жюстина, будет ли оно сброшено во влагалище, в задний проход, в рот или в ладонь? Мужчина, который проливает его в других местах, приносит не больше зла, чем сама природа. Разве не доказывает она нам свою расточительность на каждом шагу, и разве не должны мы брать с неё пример? Даже возможность наслаждаться таким способом является первым доказательством, что её вовсе не оскорбляют подобные дела, ведь она достаточно сильна и мудра, чтобы не допустить того, что может её оскорбить. Подобная непоследовательность повредила бы её непрестанному движению, нарушила бы её планы, доказала бы её слабость и узаконила бы наши преступления. Во-вторых, потеря семени в сотнях миллионов случаев происходит сама по себе. Ночные поллюции, бесполезность семени при беременности женщины, его опасность во время менструации – разве все это не говорит о том, что природа одобряет эти потери и даже разрешает их и что, равнодушная к тому, что может получиться в результате излияния этой жидкости, которой мы по своей глупости придаем такое большое значение, она смотрит на них с тем же безразличием, с каким сама этим занимается каждодневно; что она допускает размножение, но вряд ли включает его в свои замыслы; что она, конечно, хочет, чтобы мы размножались, но поскольку ничего не выигрывает ни от размножения, ни от акта, ему противоположного, ей абсолютно безразличен наш выбор в этом смысле; что будучи вольны созидать, или не созидать, или, напротив того,

разрушать, мы не угождаем ей и не оскорбляем её, делая то, что нам больше подходит; и что, наконец, если любое наше решение является только результатом её могущества или её воздействия на нас, оно всегда будет ей по душе и никогда не будет противоречить её планам? Поверь, милая моя Жюстина, природа безразлична к этим мелочам, которые мы самонадеянно возводим в культ, и пользуясь нашими слабыми законами, нашими мелкими уловками, она неуклонно идет к своей цели, доказывая ежедневно тем, кто внимательно наблюдает за ней, что созидает она для того лишь, чтобы уничтожать, и что уничтожение, как первейшая из всех её заповедей, коль скоро без него не будет никакого созидания, угодно ей больше, чем размножение, которое некоторые греческие философы с достаточным основанием называли результатом убийства. Поэтому не сомневайся, дитя моё, что в каком бы из храмов мы ни приносили жертвы, уж если природа допускает, чтобы в нем курился фимиам, значит это её не оскорбляет; что отказ от воспроизводства, напрасные потери семени, служащего для воспроизводства, удаление этого семени, когда оно созревает, уничтожение зародыша после его появления, его уничтожение даже после того, как он полностью созрел – одним словом, не сомневайся, Жюстина, что все это воображаемые преступления, до которых природе нет никакого дела и которые её забавляют, как любые другие наши поступки и установления, бросающие ей вызов вместо того, чтобы служить ей. Теперь перейдем к тому Богу, который когда-то якобы наказывал эти сладострастные упражнения в несчастных городах Аравии, причем о их существовании не имеет ни малейшего понятия ни один географ. Здесь, во-первых, следовало бы начать с того, чтобы допустить существование такого Божества, от чего я очень далек, моя милая; затем допустить, что этот Бог, которого вы считаете господином и творцом вселенной, мог унизиться до такой степени, чтобы проверять, куда мужчины вставляют свои члены: во влагалище или в задний проход, но это же полнейший абсурд! Нет, Жюстина, никакого Бога не существует. Только из колодца невежества, тревог и несчастий смертные почерпнули свои неясные и мерзкие представления о божественности! Если внимательно изучить все религии, легко заметить, что мысли о могущественных и иллюзорных богах всегда были связаны с ужасом. Мы и сегодня трясемся от страха, потому что много веков назад так же тряслись наши предки. Если мы проследим источник нынешних страхов и тревожных мыслей, возникающих в нашем мозгу всякий раз, когда мы слышим имя Бога, мы обнаружим его в потопах, природных возмущениях и катастрофах, которые уничтожили часть человеческого рода, а оставшихся несчастных заставили падать ниц. Если Бог народов родился из необъяснимых опасностей, то отдельный человек сотворил из собственного страдания это загадочное существо: выходит, в кузнице ужаса и горя несчастный человек выковал этот нелепый призрак и сделал его своим Богом. Но нуждаемся ли мы в этой первопричине, если внимательное изучение природы доказывает нам, что вечное движение есть первый из её законов? Если все движется само по себе извечно, главный двигатель, который вы предполагаете, действовал только однажды и один раз: так зачем создавать культ Бога, доказавшего ныне свою бесполезность? Однако я увлекся, Жюстина, поэтому повторю ещё раз: перестаньте верить, будто эти арабские селения, о которых нам твердят, разрушила рука вашего бесполезного призрака. Находившиеся на склонах вулкана, они были погребены точно так же, как города, сосуществовавшие с Везувием и Этной, в результате одного из природных явлений, причины которых – чисто физические и никоим образом не связаны с поведением людей, живших в этих опасных городах. Вы говорите: суд человеческий берет пример-с божьего суда, но я вам только что объяснил, что, во-первых, это было не божьим судом, но явлением или случайным порывом природы, и будучи не только философом, но и юристом по образованию, я доложу вам, Жюстина, что закон, который приговаривал когда-то к сожжению людей, уличенных в этой наклонности, списан со старого ордонажа святого Людовика, направленного против ереси болгар, предавшихся подобной страсти. Ересь была подавлена, но в силу какой-то непростительной ошибки продолжали преследовать нравственность этого народа и наказывать его той же карой, которая прежде была направлена против его убеждений; однако сегодня привыкли к этому и довольствуются небольшим наказанием, а когда человек достигнет той степени философского мышления, к которой с каждым днем восходит наш век, отменят и это бессмысленное наказание и поймут, что мы, не являющиеся хозяевами своих вкусов, не виновны в них, какими бы неестественными они ни казались, или виновны в той же мере, в какой можно осуждать за уродство людей, рожденных уродами. Железное Сердце не переставал воспламеняться, излагая свои максимы. Лежа на земле рядом с Жюстиной в позе, необходимой для получения удовольствия сообразно своим вкусам, он потихоньку приподнимал юбки нашей героини, которая, наполовину испуганная, наполовину соблазненная, неосмеливалась на отпор. Негодяй, не успев устроиться поудобнее, дал свободу своему возбужденному члену, который только и ждал появления бреши, чтобы устремиться в неё. Правой рукой содомит направлял свой инструмент, левой крепко держал и прижимал к себе тазобедренную часть девушки, а она, почти убежденная его словами, только пыталась, уступая понемногу, спасти то, что представлялось ей самым ценным, и не задумывалась о гибельной опасности, подстерегавшей её в том случае, если бы она позволила такому быку вломиться в самую узкую полость своего тела.

– О дьявольщина! – вскричал разбойник. – Наконец-то она моя! И сделав резкий выпад, он настолько сильно прижал головку своего члена к маленькому нежному отверстию, которое хотел протаранить, что перепуганная Жюстина испустила крик, вскочила и бросилась к группе, где была Дюбуа.

– Что такое? – возмутилась распутница, которая уже засыпала, истощив свои силы многочисленными жертвоприношениями, совершенными на всех её алтарях.

– Ах, мадам, это я, – отвечала дрожащая Жюстина. – Ваш брат… он хочет…

– Да, я хочу сношаться, – взревел Железное Сердце, догоняя несчастную и хватая её, чтобы продолжить свое подлое дело. – Я хочу насладиться жопкой этой девчонки, чего бы это ей ни стоило. Жюстина подверглась бы невероятным мучениям, если бы в этот момент не послышался шум кареты на большой дороге. Неистовый разбойник тотчас забыл о своих удовольствиях и вспомнил о своем долге; он разбудил своих людей и устремился к новым злодеяниям.

– Ах какая удача! – обрадовалась Дюбуа, окончательно проснувшись и внимательно прислушиваясь. – Ага! Вот и крики: все кончено. Ничто так не радует меня, как эти знаки победы: они говорят, что наши ребята сделали свое дело, и я могу быть спокойной.

– Но мадам, – воскликнула наша маленькая искательница приключений, – там ведь наверняка есть жертвы.

– Какое мне до них дело, на земле людей хватает… Вспомни тех, кто гибнет на войне.

– Они же гибнут по причине…

– … которая не столь уважительная, как в нашем случае. Совсем не для того, чтобы обеспечить себе пропитание, тираны отдают своим генералам приказ истреблять народы, а только чтобы потешить свою гордость. Мы же, подгоняемые нуждой, нападаем на прохожих только ради того, чтобы выжить, и этот закон, самый высший закон на свете, полностью оправдывает наши действия.

– Но мадам, другие работают… имеют какую-то профессию…

– А это и есть наша профессия, малышка, мы занимаемся ею с самого детства и полюбили её; это была профессия первых жителей земли, только она восстанавливает равновесие, которое нарушает несправедливое распределение богатства. Во всей Греции воровство считалось делом почетным; некоторые народы до сих пор допускают, поощряют и вознаграждают его как достойный поступок, доказывающий мужество и ловкость… как поступок весьма добродетельный, одним словом, необходимый для всякой энергичной нации. И Дюбуа, подстегиваемая своим обычным красноречием, уже собиралась завязать продолжительную дискуссию, но тут вернулись разбойники вместе с пленником.