Шрифт:
Annotation
Наша история начинается в покосившейся таверне на краю мира и истории, такой же сиротливой и видавшей лучшие дни, как и сам герой. Позади лежала треть мира. Но еще две трети ждало впереди. Не было ни поздравления, ни звукового сигнала, ни элементарной избитой фразы «задание выполнено». Не было ничего, его, давно превратившиеся в радиоактивный пепел, хозяева не рассчитывали на победу. И были правы. Никто не победил. Проиграли все. И их направленный в будущее мстительный акт злобы вряд ли принес им радости по ту сторону бытия.
Был
Дождь, это не тот объект любви, который лекари обычно приписывают умалишенным, и дождь – не то же самое для защищенного одеждой и жилищем, как для скитальца и застигнутого врасплох. И только тот, кто влюблен в дождь во всех его ипостасях, кто трепетно относиться, не осыпая хулой из-за промокшего белья, к слезам бога, кто умеет разговаривать с дождем – может найти в нем убежище и забвение, помощь и утешение. Ведь он так прекрасен ночью, когда струи тихо шуршат во тьме, убаюкивая, или во вспышках молний секут лицо, заряжая энергией неба. Он прекрасен, когда весь космос затянут пасмурным саваном и шорох капель может поведать такую историю…
Не было ни поздравления, ни звукового сигнала, ни элементарной избитой фразы «задание выполнено». Не было ничего, его, давно превратившиеся в радиоактивный пепел, хозяева не рассчитывали на победу. И были правы. Никто не победил. Проиграли все. И их направленный в будущее мстительный акт злобы вряд ли принес им радости по ту сторону бытия.
Остались лишь несчастные калеки-слуги, да слуги слуг.
А возмездие свершилось, и цель была достигнута, и освободившийся от диктата мозг осознал себя в окружающем мире, начал анализировать, постигать и развиваться. Меняться. Или портиться. Как вам будет угодно.
Семь циклов спустя, за много верст отсюда путник бредет по промозглому насту. На нем надет меховой плащ, свалявшийся и местами дырявый, шапка, да спадающий ниже губ капюшон с прорезями. Впрочем, если его откинуть, то обнаружиться, что губ, равно как и рта у него попросту нету, что послужило причиной издевок, и в свое время способствовало обретению многочисленных насмешливых прозвищ. Зато путник имел добротную дорожную суму, двумя лямками крепившуюся за спиной, в которой помимо всего прочего находилась кипа пожелтевших листов, матовая дощечка и набор грифелей, с помощью которых он и изъяснялся. Его опасались и прогоняли, другие – почитали и отождествляли с Мелькаром, что было в принципе не верно, хотя, почему не быть б возможным. Как заводной слуга он познал презрение, а как бескровный железный демон – одиночество. Помимо вытравленного на лбу номера он носил десяток закрепившихся прозвищ, но из всех из них данных ему в тех местах, где он наиболее чаще бывал, притягивало его лишь одно. И дабы отличать себя от остальных особей этого мира он решил впредь представляться как Немой.
Наш герой держал путь к покосившейся таверне, такой же сиротливой и видавшей лучшие дни, как и он сам. Позади лежала треть мира. Но еще две трети ждало впереди.
Дверной молоток глухо стукнул, скорее, чавкнул по разбухшей мокрой древесине, еще до того, как он ступил на порог, и будь путник суеверным крестьянином, то счел бы это несчастливым предзнаменованием. Но он не верил в приметы, богов и любовь. И был по-своему прав.
Бормоча богохульства хозяин, высокий, тощий как жердь и состарившийся прежде времени, проковылял к двери, вместо правой ноги у него была деревяшка, и сукровица иногда проступала сквозь обмотанную тряпкой культю.
Гость, а он не понравился Конраду сразу, молча стоял, не обращая внимания на недвусмысленно протянутую хозяином ладонь. Не дождавшись мзды, Конрад плюнул, махнул рукой и заковылял к стойке, его мысли вновь вернулись в инертное русло, присущее этим местам, с тех пор, как отсюда ушла удача.
Постояльцы, всего то человек шесть – семь, включая беззубую старуху, трясущуюся в своем провонявшем мочой углу, мамашу Марлоу, повернулись к вновь вошедшему. И тут же отвернулись – невзрачный оборванец, каких масса. Уже вернувшись на рабочее место, хозяин с кислой миной (с такого много не поимеешь) обратился к нему:
– Что будешь?
Отрицательно покачав головой, Немой прошествовал к свободному столику, оставляя грязные следы, в тепле, излучаемом камином от его одежды начал валить пар.
Лишь косматый неряшливый обитатель пещер исподлобья следил за только что прибывшим. В коротких толстых пальцах у него была зажата обглоданная кость, подле стояла оловянная миска с пойлом, в волосах копошились тараканы.
Внимание Немого привлекла троица, расположившаяся через стол от него. Добротно одетые, с раскрасневшимися от выпитого рожами, они громко похвалялись своими сомнительными подвигами, смеялись от души, прикладывая кулаками по столу. Хозяин, прильнув ухом к дребезжащему приемнику, пытался что-то выловить из шума статических помех, изредка бросая косые взгляды то на одного посетителя, то на другого, лицо его ничего не выражало.
– Да что там говорить, – вновь встрял в разговор самый болтливый и заносчивый из кампании, утирая рукавом губы. – Пусть далеко мне до легендарного Мелькара, опоры пошатнувшихся тронов, защитника слабых и угнетенных, в одиночку вырезавшего целое племя свирепых почитателей тлена, и не довелось мне служить при самых блистательных дворах княжеств, как отважному мастеру Федерику, или сконструировать камень небесного луча, как уважаемому Мальку, зато никто другой как я познал всю мощь коварства и соблазнения Искусительницы Гидры. И не просто познал, но еще и выстоял, одержал победу в страшном неравном бою! Да. Это сделал я.
– Как все было? Не может быть! Расскажи, коль не врешь! – собеседники в изумлении, может слегка и наигранном, склонились к рассказчику. Троглодит выудил из шевелюры таракана и, раскусив пополам, брезгливо сплюнул на почерневший пол. Старуха кашляла и теребила подол линялого платья. Бросив что-то нелицеприятное попытавшемуся было ей воспрепятствовать мужу, из кухни вышла хозяйка, дородная и чернобровая, остепенившаяся проститутка с красивым именем Кориандра, и, взяв табурет, запросто придвинулась ближе, спавший у камина тихонько стонал во сне.
– Там, где Трещащие Развалины, одно пребывание в которых навсегда лишает волос и портит кожу, а вторичное убивает рассудок, через страну лесов, где растет живой мох, и лежат позабытые города полные сокровищ и смерти, я направился к излучине Лихой реки. Что и говорить, долог и невероятно тяжел и опасен мой был путь, пока не оказался я на месте, где обитала Гидра, нечистотами отравляя воду, и отраву ту не в силах было нейтрализовать ни одно очистительное снадобье, миазмами своими, пропитывая каждый предмет. Раскинув лиловые сегменты тела, она блаженствовала на мелководье, и солнце отражалось от диадем, растущих из ее изумительных женских голов, а когда восходила луна, соски бессчетных ее грудей набухали, призывно алея в ночи. Чарами своими она опутывала случайных прохожих, сбивала с дороги, забавлялась, играла с ними, а после жестоко насиловала и поедала.