Зима вороньих масок
Шрифт:
Продвигаться было трудно. Гружёная добром повозка вязла в сугробах, мулы отказывались слепую переть на непроглядную белую стену, и братьям то и дело приходилось расчищать дорогу своими силами. Настал тот злосчастный момент, когда конечная цель путешествия, не обещавшая, к слову, ничего доброго, была ещё далека, но преждевременно нагрянувшие сложности уже заставили задуматься о целесообразности похода. Являлось ли пришедшее из Финвилля известие знамением, каким оно изначально показалось братьям? В их ли силах противостоять беде, и в Божьей ли воле даровать им всем спасение и возможность вернуться обратно? Винтеркафф ставил на то, что да, хотя уверенности, как и рвения, с момента отбытия из Реймса у него поубавилось. Братьев же вела крепкая вера – так, по крайней мере, выглядело со стороны.
Веру
По прошествии полутора часов отец Фома распорядился о привале, ещё половина часа потребовалась на то, чтобы развести огонь. Поужинали овсяными лепёшками и полоской вяленого мяса. Над костром водрузили котелок; Илберт разогревал вино и, поочередно наполняя деревянные кружки, передавал питие томимым жаждою монахам. Когда трапеза была окончена, Локхорст справился о самочувствии братьев, дабы убедиться, что путешествие не подкосило ничьего здоровья. Причина для беспокойства у фламандца имелась: первая ночь забрала жизнь брата Луиса. Молодому монаху не судилось проснуться, хотя ко сну он отходил без явных признаков недомогания. Брата Луиса не стали хоронить тем же утром. Несмотря на протест некоторых братьев, отец Фома решил провести захоронение в Финвилле, прибытие в который намечалось к концу третьего дня. Но вот к концу подходил день пятый, а города впереди до сих пор не предвиделось. Монахи открыто роптали о том, что душа Луиса, которому не было оказано должного погребения, никогда не отыщет дорогу на небеса, и удел его отныне – вечные скитания по земле в томительном ожидании Второго Пришествия. Тем не менее, охочих взяться за лопату теперь не оказалось. Дорога изнурила без исключения каждого.
Скромно отужинав, братья стали разбивать палатки, сопровождая Гарольда недобрыми взглядами. Ему и самому, по правде, приходилось не по душе занятие, к которому он вынужден был возвращаться каждый вечер. Но птицы, которых Винтеркафф вёз из самого Гастингса для целей, известных лишь ему, требовали пищи, как и люди. Вороны оживлённо зашумели, почуяв приближение хозяина, а, следовательно, и скорую трапезу. Числом их было в пять голов; размещались они в свитой из железных прутьев клетке, подвешенной к дуге над повозкой. Зрелище кормления было не из приятных – вороны дрались за каждый кусок старого мяса, нарушали тишину истошными криками, взбивали воздух крыльями. Весь процесс кормёжки занимал не более нескольких минут, и монахи, возможно, уделяли бы меньше внимания грузу столь необычному – в первый день пути они и вовсе не догадывались о существовании птиц, – если бы тело брата Луиса, находящееся здесь же, точно под клетью, не приводило воронов в возбуждённое состояние всякий раз, когда повозка ударялась колесом о занесенный снегом камень или иную кочку. Черты мертвеца за несколько дней изменились до неузнаваемости: молодое, еще мальчишеское лицо осунулось, заострившиеся скулы возвысились над впалыми, иссиня-белыми щеками, губы сжались в тонкую посиневшую полоску, пальцы скрещенных на груди рук выставляли напоказ распухшие от врождённого артрита суставы.
На месте братьев именно этой поклаже Гарольд уделил бы больше внимания, чем оголодавшим птицам. Будь воля англичанина, он освободил бы телегу от трупа сейчас же. Даже захоронение в сугробе будет милосерднее по отношению к несчастному и тем, кто, лишаясь сил и дыхания, вынужден влачить бездыханное тело сквозь снежные завалы. Впрочем, подобная реакция монахов была вполне понятна Гарольду. С мёртвого спросу нет, а вот живые птицы ежедневно жрали мясо, в то время как запасы провианта подходили к концу: второго дня опустела кадка с мочёными яблоками, а вчера был доеден последний кусок козьего сыра. Время от времени Винтеркафф улавливал осуждающие обрывки фраз в свою сторону, пока перешёптывания не перебил хриплый голос брата Роберто. Мысль, томившая без исключения каждого, наконец, была озвучена:
– У меня сложилось стойкое чувство, что мы заблудились, – с кастильским акцентом проговорил монах, наблюдая за манипуляциями Гарольда. Сидевшие подле него испанцы выразили своё безмолвное с ним согласие. – А вам, святой отец, так не кажется? – спросил он как будто с вызовом. Огонь костра отразился пламенными всполохами в его единственном глазу.
Удивительным и одновременно пугающим было то, что по дороге из Реймса, начиная со второго дня пути, отряду не встретилось ни единой живой души. Словно маршрут, которым следовала группа, был отрезан от всех прочих невидимой преградой. Гарольд предположил, что просёлочные тропы, скорее всего, занесло снегом, но разве тракт на Финвилль, значимый торговый пункт на границе с Лотарингией, не должен был пересекаться с другими крупными дорогами, пешими или транспортными? Разве не должны были встретиться путникам хотя бы следы присутствия в этой глуши человека? Словно бы призрачная цель привела их на край света, в забытое, брошенное место, до которого нет дела ровным счетом никому – ни Богу, ни его вечному сопернику.
Все слова утихли, воцарилось молчание; ночную тишину нарушал только шум перемётов на холме, закрывающем лагерь от ветра.
– Господь непременно приведёт нас, – поведя кустистыми бровями, смиренно ответил отец Фома, тучный священник с круглым, покрасневшим от мороза, лицом. Холод, по-видимому, донимал его сильнее остальных – два кафтана, один поверх другого, и три меховых плаща, укрывающие его спину и плечи, служили тому бесспорным подтверждением. Подниматься с земли святому отцу было нелегко, обилие одежд усложняло эту задачу вплоть до невозможности, потому пресвитер восседал перед костром на тюфяке, набитом соломой. Что до положения отряда, вряд ли его тяжесть представлялась отцу Фоме не в полной мере, и личное спокойствие священника – всего лишь способ сохранить спокойствие общее.
– Должен был уже привести, – едко возразил брат Роберто.
Пресвитер перебрал пальцами чётки.
– На всё воля Божья.
– Ориентиры указывают, что мы на верном пути, – заговорил Лероа.
– Ориентиры? – хмыкнул испанец. – Когда ты видел последний, мальчик?
Гарольд припомнил, как вчерашним днём они прошли мимо сгоревшего столба, который, вероятно, когда-то указывал в направлении Финвилля. Теперь, похоже, никто не мог сказать с уверенностью, указатель ли то был вообще или просто обугленное дерево, в которое когда-то ударила молния. Точную дорогу знал только святой отец, но уже на вторые сутки пути наблюдательность стала подсказывать Гарольду, что пресвитер плохо разбирается, где они вообще находятся.
– На сколько ещё дней у нас еды? – спросил брат-флагеллант Матео. Вопрос его был справедлив, а французский ужасен.
Отец Фома вздохнул, точно перед раскаяньем.
– Сколько, брат Гратин?
Брат Гратин, щуплый парижанин с вкрадчивыми карими глазами, потемнев лицом, оставил занятия палаткой и глухо произнес, прокашлявшись:
– До завтрашнего вечера. Но, если сократить расходы…
– Одним словом, провизия заканчивается, – не дал договорить ему брат Роберто.
– Господь милостив… – хотел было вставить монах Сен-Жермен-де-Пре, но испанец перебил его вновь, заговорив с пресвитером.
– Святым духом единым сыт не будешь. Вам ли не знать, святой отец.
– Я помолюсь за наше скорейшее прибытие и попрошу Господа нашего направить нас.
Брат Роберто криво улыбнулся. Наклонившись к огню, он размял левую руку и, взглянув из-под бровей, сказал:
– Стало быть, всю работу вы перекладываете на Бога? – Выпад откровенно смутил отца Фому, не привыкшего, очевидно, выслушивать подобные дерзости. Быстрого ответа у него не нашлось. Брат Роберто продолжил: – Скажите лучше, что будем делать мы? Уповая на Господа, разумеется.