Зимний излом. Том 1. Из глубин
Шрифт:
Собаки Марселя и впрямь любили, даже левретка Марианны, обожавшая хватать за ляжки поклонников хозяйки. Собачьей причуде Валме и был обязан своим успехом у прелестной баронессы. Предыдущий покровитель Марианны во время визита в спальню красавицы пострадал от зубок Эвро и потребовал изгнания злодейки. Баронесса горестно вздохнула и изгнала любовника. В тот же вечер Марселя навестил господин Капуль-Гизайль и передал приглашение, каковое было немедленно принято. Позже Марианна говорила, что милая Эвро не пощадила зубок ради счастья госпожи.
–
Шеманталь прыснул и исчез. Надо полагать, побежал делиться. За семь дней пути адуаны возлюбили салонные разговоры, но иной любовью, нежели благородные дамы. Стоило Марселю произнести нечто куртуазное, раздавалось счастливое ржанье, а новенькое словцо передавалось из уст в уста. Валме, как мог, радовал новых приятелей, но запас утонченностей таял не по дням, а по часам.
– Эй, – заорали от костров, – поспевает!
Котик насторожился и вскочил с громким, растерянным лаем, перешедшим в вой. Алая полоса рванула вверх, разворачиваясь, словно багровое знамя, и уперлась в слизнувшую звезды облачную гряду.
– Вот она! – выкрикнул Шеманталь. – Вот!
Самозабвенно взвыл Лово, налетевший с востока ветер взбудоражил мертвую траву, понесся дальше, туда, где на багровом бархате чернела зубчатая башня, над вершиной которой висел алый диск.
– Жабу их соловей, – полковник Коннер ухватил за ошейник своего волкодава. – Третий раз! Может, хватит...
– Она все-таки есть, – пробормотал Валме, разглядывая выросшую в холмах сказку, над которой кружилось воронье.
– А то, – откликнулся Коннер, – нет, ну третий же раз!
– Придержи Котика, – Марсель пихнул скулящую псину Шеманталю, – я сейчас!
За ногу зацепилась какая-то петля, глупая зверюга вырвалась и побежала следом, запахло горелым. Если это мираж, труба ничего не изменит, а если нет? Труба, на удивление, оказалась в первой же сумке. Марсель припал к окуляру и едва не завопил. Башня стала ближе, она не дрожала, не расплывалась, а на верхней площадке меж потрепанных непогодой зубцов кто-то стоял. Валме видел четкий, стройный силуэт, без сомнения, мужской.
Человек – хозяин? узник? страж? – поднес руку ко лбу, вглядываясь вдаль. Что можно разглядеть в закатном пламени? Небо прочертили длинные крылья, хищная птица опустилась на каменный зубец и замерла. Незнакомец тряхнул головой и отступил в глубь площадки, слился с темнотой...
– Валме, – Бадильо вынул из рук Марселя трубу. – Позвольте мне!
– Прошу вас, – вежливо ответил язык виконта, – тем более она ваша.
Башня вновь стала далеким черным столбом с резной верхушкой. Если ее можно разглядеть, то до нее можно доскакать, только есть ли у нее дверь? Добраться до цели и не смочь войти – что может быть обидней?
– Не к добру это, – сказал кто-то грубый и встревоженный, – как есть не к добру!
– Ой, матушки, красота-то какая!
– Не бойсь, продеремся.
– А куда деваться-то...
Черная стая над башней бестолково заметалась, прошивая небо корявыми стежками. Алый диск задрожал, побежали неистовые сполохи. Багряное, оранжевое, желтое... Обезумевшим изумрудом вспыхнула незнакомая звезда, вздрогнула, покатилась вниз. Небо расцвело чистой весенней зеленью и погасло, лишь взметнулся вверх рыже-красный фонтан, опал, растекся по горизонту... Башня исчезла, остались ночь и ветер.
– Полковник, – покаянно вздохнул Марсель, – прошу меня простить. Я залез в ваши вьюки.
– Ерунда, – отмахнулся Бадильо. – Вы видели наверху человека?
– Видел, – кивнул Марсель. Красный пояс сужался, таял, а над ним лучился одинокий Фульгат... Какой же он сегодня яркий!
Солнце наконец зашло. Там, где оно исчезло, клубилось остывающее облачко. Сумерки из алых становились лиловыми, только у входа в залив, разделяя небо и море, тянулась красная полоса. На ее фоне чернели силуэты сторожевых фрегатов.
– Ты, наверное, счел меня суеверным, – негромко произнес Луиджи, – но я едва не рехнулся, пока оно не село.
– Нет, – не согласился Вальдес, – ты рехнулся. Ни один человек в здравом уме не станет слушать про варитов и агмов, если он, конечно, не бергер. Но день и вправду был дурной.
– Ты о чем? – Красное небо больше не держало за глотку, можно было думать, слышать, слушать.
– Я родился в Хексберг, – Вальдес посторонился, давая дорогу матросу с фонарем, – да еще на Весенний Излом. Здешние ведьмы меня любят, а я их... Они хорошие девочки, наши ведьмы, если их баловать, но сегодня им было плохо.
– Теперь сошел с ума ты? – предположил фельпец. Проснувшийся ветер наполнял паруса «Астэры», берега и горизонт исчезли, остались только звезды и прибрежные огни.
– Я здоров, – с достоинством произнес Ротгер. – При случае спроси моего друга Вернера или моего дядюшку Вейзеля, они подтвердят. Просто я все время забываю, что ты из добродетельного Фельпа, где никогда ничего не происходит.
Горящие галеры, мертвая девушка на черных досках, плачущая красавица на белом коне, щербатое, хихикающее чудовище, люди, вообразившие себя крысами...
– Да, – согласился Луиджи Джильди, – в Фельпе ничего не происходит. Так что случилось с вашими ведьмами?
– Ты смотрел в закат, а надо было смотреть на Хексберг.
– Ее же не было видно, – припомнил Луиджи.
– Именно. Когда вершина в тумане и в заливе стихает ветер, ведьмы плачут. А плачут они редко. Только к нашей войне это не относится. Я бы советовал вам с Рангони утром прогуляться. Дорогу ты теперь знаешь.
– Думаешь, уже завтра?
– Не завтра, нет. – Вальдес вскинул голову, словно принюхиваясь. – Завтра шван не утихнет, и послезавтра тоже... Но вам нужно привыкнуть к Энтенизель, а Энтенизель к вам.