Зимний костер

Осокина Ярослава

Каждое утро, выгнав коровушку свою на выпас, вставала у дороги, вглядывалась вдаль. Каждый вечер, закончив с дневными делами, стояла у околицы, заслонив глаза от солнца, ждала. А он все не ехал, и вестей от него не было, вот уже какую седмицу. И лето прошло, осень наступала, ночь подкрадывалась быстрее, и стала мать ругать девушку, не пускать по вечерам за околицу. Боялась, что какие лихие проезжие беду учинят.

А девушка не слушалась, тайком из дому выскальзывала, и стояла, смотрела, покуда совсем уж темно не становилось.

И случилась-таки несчастье.

В окрестье давно уж разъезжали разбойники, прятались у перевала, грабили путников. Место для них очень уж доходным оказалось, и оживленно, и нападать легко. Несколько раз проезжали и нашу деревеньку, и тогда заприметили девушку. Атаману по сердцу она пришлась, и решился он на злое дело: умыкнуть девицу и при себе оставить. У них в горах схрон был, в пещере, там и обитали.

И вот подкараулили они ее, схватили и поскакали. Она и крикнуть не успела, дыхание сперло, а потом уж, когда в себя пришла и стала на помощь звать, поздно уже было. Далеко деревня осталась, впереди были горы.

Горько плакала красавица Руннон, что ослушалась мать свою. Жениха своего поминала, которого уж точно не увидит никогда. Звала его по имени, но голос ветер относил.

А крепчал все, ветер-то. И вдруг снег повалил, редкий сначала, для осени еще ранний. А тут откуда ни возьмись, навстречу скачет всадник с фонарем в руке. Руннон и голос боялась подать, вдруг и на него беду накличет. Разве может что один человек против целой дюжины разбойников сделать.

А всадник ровно и не боялся никого, скакал навстречу, а как поравнялся с атаманом, остановил коня. Не верила она своим глазам сначала, но это оказался ее жених, пропавший летом еще. Жив-здоров, смотрит на нее ласково, будто не видит всех этих страшных разбойников.

Разбойники разом в лице переменились, а он вдруг достал саблю из ножен, хотя отродясь вроде и не носил с собой оружия, махнул – и полетела голова атамана с плеч. Не помня себя, соскользнула девушка с остановившегося коня и кое-как на ноги встала. А жених ее тем временем, молча и страшно, разбойников рубит, а те поначалу-то отбивались, а потом в ужасе разбежались в стороны.

Жених вернулся к ней, помог на коня влезть позади себя и повез ее. Вьюга все усиливалась, ветром все слова забирало, что девушка своему любимому говорила. А тот не отвечал ей, сгорбился. Конь все медленнее шел, и девушке казалось, петлять они начали, да разве что в метели разглядишь?

Ночь уже на убыль шла, когда успокоился снег, утих ветер. В рассветных сумерках подъехали они к какой-то ограде, и жених слез с коня и девушку снял. Глянул ей в глаза печально, взял за руку и повел. И казалось ей, будто не хотел он ее вести, все останавливался, вздыхал, а потом и вовсе руку ее выпустил и оттолкнул.

Руннон ахнула, кинулась снова к нему, но любимый отвернулся, пряча лицо. «Не ищи меня боле, – тихо сказал он. – Не жених я тебе, свободна ты».

Тут петухи пропели, раз, другой и третий. Конь, что они оставили у сухого дерева, страшным голосом вдруг вскрикнул. Руннон обернулась посмотреть, но у дерева никого уже и не было. Взглянула на жениха, а его нет.

Стоит она у ограды кладбищенской, одна-одинешенька, вдали городок виднеется, что за перевалом от них был.

Потом-то уже, когда она до городка дошла, до людей, рассказали ей, что несколько месяцев тому назад разбойники застигли торговый обоз на перевале и всех убили. Горожане нашли тела спустя некоторое время, кто они да откуда не знали, и всех похоронили на городском погосте в безымянной могиле.

Стало быть, услышал жених зов своей невесты и встал из могилы, а потом, верно, забрать с собой хотел, да не смог. Любил так сильно, что не стал губить ее.

Долго после этого горевала красавица Руннон, спустя несколько лет все же вышла замуж, детки появились, внуки. И дожила она до глубокой старости в почете и уважении своих близких. Как умирала она, будто засыпала, легла, покойно руки сложила, попрощалась со всеми.

А тут вдруг стук в дверь. Пошли открывать: никого там. А Руннон улыбнулась этак тихо, молвила: «Иду», да и померла.

Вот и сказке конец».

– И где ж тут про любовь, про любовь где? – возмущенно загалдели стылые духи. – Любил бы, так не расстался, с собой бы взял!

– А она хороша, хороша тоже, – расшумелись на той стороне костра веретенники, мелкие, вертлявые духи, что в сухой траве живут. – Любила бы, так не вышла б другой раз замуж, ишь ты. Позабыла она его вовсе, вот и вся любовь!

– Пш-ш-ш, – зашипело на них косматое создание. – Что вы, бурелапые, знаете об этом? Сидели б, молчали, хворостины сухие! Ввек вам не изведать, что это такое!

– Так он из могилы встал, чтоб ей помочь, а не чтоб себе забрать, – сказал человек. – Сумел же подняться... и собой остался, в разуме...

Косматое создание захихикало, залилось смехом.

– Что тебе за дело до того, в разуме он или нет? Ты-то свой растерял давно! Разве стал бы разумный духам костер разводить да сказки слушать?

И тут всколыхнулись все, зашуршали: «А пусть теперь он говорит! Его очередь! Его очередь!»

Человек подбросил еще веток в костер, поворошил угли, чтоб ярче разгорелось, и ответил:

– А и пусть. Расскажу вам.

«Жил да был однажды славный барон по кличке Медведь. Силен был и вздорен по характеру. Два сына было у него и две дочки, и всех он воспитывал в старой манере, по старой памяти, когда каждый день опасались нападений саракисов. Даже девчонки у него из лука стреляли.

Сосед у него еще был, Белоголовый Ницэ, богатый рыцарь, да роду худого. Сватал он за своего сына одну из дочек, Медведь его обсмеял прилюдно.

А в другой раз и вовсе прогнал, хоть и не по-людски так с гостями обходиться. Да вздорен был, я уже говорил.

Дочек, Эсперанцу и Иоанну, сговорил за сыновей другого соседа, родича своего дальнего, а Белоголовый злость затаил, и сын его тоже.

А потом раскололо страну, как помер король, не оставив наследника. Братья короля, дядька его да дочка стали грызться, откуда ни возьмись вылез герцог с золотым стягом, гербом старой династии, и началась война.