Зимний путь
Шрифт:
Пока Пардо загибал третий палец и обобщал следующий пункт, Броз подумал, это неправда, он некоторое время давал уроки своей соседке, девушке очень милой и очень… даже и не знаю, но очень.
– Ты уверена, что я вам не мешаю, когда занимаюсь?
– Да что вы! Мы только рады. Когда ты… когда вы… в общем, мы с мамой… даже и не разговариваем, чтобы не упустить ни звука. А ведь мы с ней болтушки. – И чуть тише она добавила: – А вот когда вы уезжаете, становится грустно.
– Зато вам без меня гораздо спокойнее. Я сейчас как раз уеду на пару недель.
– Не уезжайте.
– Не уезжать?
– Нет, понимаете…
Девушка с глазами цвета живого, драгоценного янтаря взглянула на него и подумала, почему
– Не беспокойся: когда я вернусь, мы дополнительно позанимаемся и наверстаем пропущенное.
– Нет, я не о том. Просто…
– У тебя есть способности. Но поищи себе лучше другого учителя. Организованного, такого, который умеет преподавать системно. Я очень…
– Я хочу быть… то есть заниматься… с вами. Только с вами. Всегда.
Его единственная ученица. Как-то раз ему было очень грустно и одиноко, и он признался ей, как мучается перед каждым концертом: она все поняла, молча глядя на него янтарными глазами, и не осмелилась взять его за руку. Странные эти занятия, нерегулярные, но насыщенные, длились года три. А закончились, когда он переехал на другую квартиру и думать забыл и о девушке, и об уроках. До сегодняшнего дня. Как же ее звали?
Тут задребезжал звонок, и Пардо поднялся, очень скованно, продолжая объяснять, что, в-пятых, должно же у профессионалов быть чувство ответственности, и кстати, подумай о нашей давней дружбе – как же нам дальше быть, если ты так со мной поступишь, и вообще, тебе давно надо было жениться, ты бы и успокоился. Завершив речь, он как бы невзначай заметил:
– Первый звонок. Пора бы…
Броз сделал жест, который мог значить что угодно. Пардо понял так, что он согласен, сдается, уступает. И вышел из гримерной, чтобы не стоять над душой.
Пере Броз знал номер телефона Musikwissenschaftzentrum наизусть, столько раз он открывал записную книжку и долгие минуты думал, не знаю, имею ли я право вмешиваться, но теперь, после смерти его Анны, я… и столько раз набирал номер и бросал трубку, не давая возможности секретарше сказать, чем я могу вам помочь, герр Броз.
– Я хотел бы переговорить с герром Вешшеленьи. Срочно.
Его нет на месте, ей очень жаль. Но принимая во внимание срочность дела, она дала ему номер мобильного телефона, и Пере настиг его на другом конце Вены. Каким-то отсутствующим голосом друг сказал, привет, Петер, чем я могу тебе помочь, и Пере ответил, нет-нет, я просто хотел поблагодарить тебя за книгу о Фишере. Я ее только пролистал, но сразу видно, что это шедевр. И умолк, чтобы дать собеседнику время поинтересоваться, как у него дела. Но Вешшеленьи, задавший вопрос исключительно из вежливости, молчал.
– Я не могу играть, – в конце концов признался Пере Броз, – и не играть я тоже не могу. – Последовало неловкое молчание. – Я часто думаю о тебе. Мне очень грустно, Золтан.
Он с нестерпимой болью заметил, что Вешшеленьи держит дистанцию, и подумал, почему ты всегда так холоден, Золтан. И, чтобы вызвать его на разговор, добавил:
– Я уже целых полгода не сплю от тоски и хочу отдохнуть. Помнишь, ты мне говорил…
Ответ Золтана застал его врасплох: тот предлагал обсудить это в другой раз, и Пере пришел в отчаяние оттого, что друг не понимает, что ему это необходимо или сейчас, или никогда. И еще раз попытался заставить его отреагировать:
– Ты мне сказал, брось музыку, если она не дает тебе быть счастливым.
– Послушай, давай потом созвонимся, ладно?
В судорожной попытке отыскать хоть какую-нибудь зацепку, чтобы не прекращать разговор, Пере выпалил:
– Мне привиделся Шуберт.
– Шуберт?
Замешательство на другом конце провода было слишком долгим; настолько долгим, что Пере почувствовал себя униженным и сдался.
– Ну хорошо, хорошо, – отрывисто пробормотал он.
– Позвони мне попозже, да?
– Золтан, не забывай, что я люблю тебя. Всем сердцем.
Он положил трубку, чтобы не отчаяться, услышав равнодушный ответ, и подумал, какая нелепая штука жизнь: за тысячу километров от моих гостиничных номеров, от моих заветных мечтаний, живет мой любимый человек и все это время даже не подозревает, как он мне нужен. Он осушил бокал шампанского и с обреченным видом стал дожидаться второго звонка.
Второй звонок застал Пардо за прощанием с Гроссман. Освободившись, он вернулся в гримерную, готовый в случае необходимости выволочь из нее Броза силком. Гримерная была пуста, похоже, Пере все-таки решил сбежать. С перепугу Пардо ощутил неизбежное приближение пятидесяти инфарктов, он перепугался еще сильнее и выбежал вон, сам толком не понимая, собирается ли догнать и убить пианиста или же пасть на колени перед кем бы то ни было и молить о прощении за невыполнение оказавшихся невыполненными обязательств. Раздался третий звонок, и зал взорвался аплодисментами. Это его удивило. Он подошел к двери и, приоткрыв ее, невзирая на протесты администратора, заглянул в щелочку. Публика еще ломилась в зал, удивляясь, почему все так спешат. Пере Броз уже вышел на сцену и раскланивался с закрытыми глазами. Пардо, немного успокоившись, подумал, что неплохо было бы, наверное, съездить в отпуск. Все шло как по маслу, кризис миновал, и он удалился в уголок с мобильным телефоном, чтобы назначить точную дату, когда этот псих Броз будет выступать в Ватикане.
Ах, что же, что это такое? – заволновались янтарные глаза. Си-бемоль, ля, ре-бемоль, си, до. Это вовсе не Шуберт. Через пару секунд после начала сарабанды по залу стал распространяться ропот, в котором слышалось, говорил я тебе, у него не все дома, совсем слетел с катушек; кто-то обиженно заметил, знал бы, что тут начнется авангард, вообще бы не пришел: надул он нас; другой пробормотал: ты узнаешь эту мелодию? ведь тут, в программе, сказано… Эй, я сюда пришел послушать три сонаты Шуберта 1828 года! А в третьем ярусе янтарные глаза застыли от ужаса, ведь возмущенный человек, который говорил, что Броз сошел с ума, был, вероятно, прав. Он обезумел от напряжения, никто не знал об этом, кроме нее, она хранила сладостную тайну, о, как бы ей хотелось ему помочь. Из боковой ложи раздался было свист, но кучке благоразумных друзей удалось унять бурю. Броз уже перешел ко второй вариации, глядя в раскрытую книгу Вешшеленьи, как в партитуру. Тут до Пардо, обсуждавшего по телефону возможные дни и часы с таинственным и никому не ведомым ватиканским епископом, монсеньором Вальцером, внезапно дошло, какая музыка уже некоторое время доносится до его ушей, и сердце его сжалось оттого, что никакого сукин сын Броз, черт бы его побрал, играет не Шуберта. Поток брани несколько озадачил ватиканского собеседника, единственной целью которого было подтвердить, что пианист сможет выступить на концерте для узкого круга избранных в зале Святой Клары. Да-да, к вашим услугам, господин епископ.
Вариация первая: никогда, никогда не слыхивал ничего подобного. Эта тема не меняет гармонический план и не модулирует в другую тональность. Это… Mein Gott [4] , я никогда бы не подумал, что можно так писать музыку. Различные гармонизации темы сплетались с мелодическим варьированием гармоний. Как необычно. Нет ни тоники, ни привычных мажора, ни минора, есть только музыка, подвешенная в воздухе, mein Gott. Уродливое, причудливое совершенство. Постой… а где мои сонаты? Что же он не играет первую сонату 1828 года?
4
Боже мой (нем.).