Зимний вечер
Шрифт:
Б а б а. Как не просили? Просили… Так уперся и уперся.
О л е к с а. Если б не этот случай со Свиридом, я б его задержал.
Д е д. Видно, у него большая беда, если в такую страшную ночь гонит из теплой хаты.
О л е к с а. Должно, его такой страх гонит, страшнее вьюги.
А н т о н. Ты все свое.
О л е к с а. Да, свое! Лучше посмотрите, не стянул ли чего в хате?
Л у к е р ь я. Грех тебе, братец, наговаривать на несчастного. У него и глаза не такие!
Д е д. Очень, очень знакомый… вот-вот, а не припомню… а голос так слышал не раз… И ушел, исчез!
А н т о н. Может, и был тут в работниках, но кто же он?
Д е д. Хватит!
О л е к с а. Был бы он кем путным, не убежал бы.
Д е д. Хватит, говорю!
Пауза; на пороге появляется п р о х о ж и й.
Явление третье
Т е ж е и п р о х о ж и й.
П р о х о ж и й (тихо). Я и не убегал, а, спасибо вам за ласку, остался.
Я с ь к о. Пан здесь?
Д е д. Боже мой!
Б а б а. Вот и хорошо! (Вместе. Все взволнованы.)
А н т о н. Слава богу!
О л е к с а (Лукерье). Ну, что?
Л у к е р ь я. Не пойму!
Д е д. Это хорошо, что послушался. Где же, на ночь глядя, в такую непогоду! Садись сюда, поближе ко мне!
Прохожий, боязливо оглядываясь, подходит.
О л е к с а. Неужели я ошибся?
П р о х о ж и й. Пан хозяин, а что про вашего Яська слышно?
Д е д (даже вскинулся). Про какого Яська? Постой, постой.
П р о х о ж и й. А про третьего вашего сына? Двое здесь, а третьего, старшего, сына нет. Или вы уже о нем, пан хозяин, забыли?
Д е д. Старший, старший… ах, давние дела!
Б а б а (подходит к ним и голосит). Пусть я свой век не доживу, чтоб мне на могиле креста не поставили, если я забыла моего соколика ясного; я ж его на руках не один раз и не десять носила… Своих деток не было, а его как родного сына любила.
П р о х о ж и й. Бабуся, помните? А вы, пан хозяин, уже совсем Яська забыли? Он же у вас первенец, старший…
Д е д. Почему забыл? Помню, давние дела… Только больно. Не надо трогать. А вы его хорошо знали?
П р о х о ж и й. Ох, еще как хорошо: ловкий был парень, расторопный, смелый!
Л у к е р ь я. Боже! Он знает его… (Онемела, слушает.)
Д е д (выбивает пепел из трубки). Слишком уж смелый, поэтому и горе стряслось…
Б а б а. Ой, сталась с ним беда, горюшко тяжкое! Пусть им господь так не простит, как они не простили!
П р о х о ж и й. А что же с ним случилось?
Д е д. Э, пропал ни за грош! Подали на нас в суд соседи Карповцы, чтоб им добра не видать! Ну, меня народ выбрал ходоком, и вот я часто ездил к аблокату и всякий раз брал с собою Яська. На погибель брал, чтоб наслушался всячины. А почему? Потому, что любил его…
Б а б а. Ох, любили и ласкали его все, все добрые люди и все ему разрешали, потому что такой уж был миленький, славненький да ласковый…
Ручками, бывало, обовьет шею и прижмется к тебе, как ягненочек, а глазки у были, как васильки во ржи…
Д е д. Да, да… ох, умница был на удивление, только слишком уж своевольный; и работа у него, и забава были не такие, как у других хлопцев; если работает, бывало, так удержу не знает, как шальной конь, а если гуляет, так дым коромыслом. Иногда бросится на шею, обнимет, целует, чуть не задушит, а другой раз упрется на своем и так, прямо в глаза, любого осой жалит. И ругал я его иногда, а больше прощал. (Задумался.) Суд мы за давностью проиграли, хотя земля по справедливости принадлежала нам. Карповцы хотели отнять землю, а мы не даем: "Не отдадим и все!" Всем миром защищались от обидчиков, а во главе мой Ясько, горячий, как конь! Ну, думаю: "Что ж, если все, так пускай и Ясько!" И вдруг шасть — начальство, мы и руки опустили. Пусть уж обижают — Христос больше терпел! Но не так думала, на горе, молодежь… Выскочили хлопцев двадцать под командой Яська и не дали межевать землю, выгнали урядников вон; значит, бунт, значит, сопротивление власти, начальству! Ну, взяли их в тюрьму и на суд. Одних выпустили, других наказали нестрого, а моего на три года в тюрьму, — зачинщик, говорят; хорошо! За справедливость пусть три года, не век; он еще молодой, думаю, ума наберется…
П р о х о ж и й. Ну что, набрался? Ха-ха-ха!
Д е д (глядя в землю). Набрался, чтоб так черти злых дум набрались.
Как вернулся домой, то и дня не было покоя в хате. Кричит, бывало, расписывает, как ночью надо красть, как замки сбивать, он, мол, теперь все способы знает… "Охота, говорит, в такой халупе сидеть и кровавым потом хлеб зарабатывать, если на свете богачей, обирал видимо-невидимо и можно до них легким способом добраться". А я его кулаком по спине: "Вот тебе легкий способ на чужое добро, на воровство". А он мне: "Не бейте, татко, а то убегу!" Да в шинок — напьется и по селу шумит. Чтоб тех учителей, что его учили… (Задумался.)
П р о х о ж и й. Ой, пан хозяин, на хуторе сидите, а ничего не знаете.
Да если б вы слыхали, как они вашего сынка добру учили, у вас бы от страха руки и коги отнялись! Ох, пан хозяин, не ропщите на вашего Яська: озверел он, а сердце его любило вас… Эх, ласка отца и матери, теплое слово — вот великая, святая сила! (Вытер глаза и склонил голову на руки.)
Б а б а. Ох, правда, правда!
Орися подошла и села возле Лукерьи.
Д е д (весь дрожит). Погоди, погоди! Что это со мной? Что со мной?
Оживает что-то здесь, встает… Память стариковская… но всплывает в ней…
Неужели я не желал ему добра? Я ведь и женил его на сироте, на бедной, как он и хотел.
П р о х о ж и й. И он вас за это благословлял, а пуще всего — мать…
Потому что жену свою любил больше жизни… (Отворачивается, чтобы скрыть слезы.)
Л у к е р ь я (Орисе). Боженька мой! Он его знает! (Рыдает.) За что он мучается, кормилец?
О р и с я. Успокойся! Перестань! Мало натерпелась, так еще добавляешь печали!
Д е д (озирается, что-то бессмысленно шепчет). Неужто я… разве такой доли… хотел я? Почему же он не опомнился, почему не слушался?
П р о х о ж и й (оборачиваясь, быстро и сбивчиво, давясь словами). Пока он один был… сносил всякую жестокость… а когда начали поедом есть и жену его, он стал просить, чтоб его выделили!
Б а б а. Ох, просил и все мы просили!
Л у к е р ь я рыдает.
О р и с я. Успокойся, серденько! Что же это?
Д е д. Что со мною? Помрачнение или правда? Голос., голос! Кто он, кто он, ради бога? (Уходит в комнату.)