Зимний ветер. Катакомбы
Шрифт:
Черноиваненко усмехнулся:
— Положи в сторонку, она нам еще пригодится.
Он нашел в углу пещеры доску от старого ящика, вынул из кармана ножик и быстро наколол лучин, сложил горкой, поджег зажигалкой и стал греть над маленьким костром озябшие руки.
— Ух, хорошо! Ах, хорошо! — приговаривал он, растирая малиновые пальцы. — Ну и с тем до свиданьичка. Пойду обратно, покопаюсь в снегу авось еще чего-нибудь найду!
— Может быть, мне выйти с тобой, на случай если появится какой-нибудь ихний патруль? — сказал Серафим Туляков.
Но Черноиваненко только засмеялся и махнул рукой:
— Нет, куда там! Я этих вояк добре знаю. Они сейчас сидят по хатам, и, как говорится, ниякий бис их не вытягнет на улицу. Они вообще ночью воевать не любят, а особенно в такую собачью погоду. Так и крутит, так и крутит! Пурга летит и шатается от земли до самого неба, как привидение. А они привидений не уважают.
Черноиваненко находился в приподнятом, веселом настроении. Его лицо, основательно иссеченное норд-остом, горело, смеялось. Сотни маленьких морщинок весело, озорно расходились вокруг глаз, под мокрыми ресницами и бровями. Он даже как-то притопывал сапогами, словно собирался танцевать.
На этот раз он провозился наверху не менее часа. Но так как теперь все были уверены в успехе, то этот час пролетел очень быстро. Черноиваненко вернулся раньше, чем его ожидали, — появился неожиданно. Так же как и в первый раз, он походил на снежную бабу, даже еще больше, так как теперь не только его туловище и руки, но и все его лицо тоже было облеплено снегом, из которого торчали угольки глаз. Он держал под мышкой две мины.
— Сеанс окончен! — сказал Черноиваненко, протягивая Святославу мины, кусачки и взрыватели. — На еще две штучки. Держи. Видишь, а ты говорил, что я не солдат! Кто ж тогда солдат? — И первый секретарь, посмеиваясь, присел на корточки перед своим маленьким костром. — Ход открыт.
27. ЧЕТЫРЕ КРАСНЫЕ И ОДНА БЕЛАЯ
Ночью Петя услышал чей-то тревожный голос:
— Товарищ Черноиваненко, проснитесь! Четыре красные, одна белая.
Весь день у Черноиваненко болел седалищный нерв — старый ишиас, особенно сильно разыгравшийся после его охоты за минами. Вечером он принял две таблетки аспирина, закутался шинелями, кое-как согрелся и, наконец, заснул.
Возле него стоял с фонарем Туляков и трогал его за плечо. Ему жалко было будить секретаря, но Черноиваненко приказал непременно разбудить его в случае сигнала четыре красные и одна белая. Уже давно от Синичкина-Железного не было никаких известий, и Черноиваненко опасался самого худшего. Черноиваненко сел на своей каменной койке и, еще ничего не соображая спросонья, стал быстро застегивать воротник гимнастерки.
— Что случилось? — спросил он, жмурясь от близкого света фонаря.
— Четыре красные и одна белая, — повторил Туляков.
Черноиваненко быстро оделся и, взяв свой костылик, пошел следом за Туляковым. Возле щели стоял Леонид Цимбал с электрическим фонариком в руке и напряженно всматривался в мутную тьму зимней ночи. Два бойца из отряда Тулякова лежали с винтовками снаружи, зарывшись в снег.
— Ну? — сказал нетерпеливо Черноиваненко. — Где же связной?
— Не пойму, — пробормотал Цимбал. — Он дает четыре красные и одну белую. Я ему отвечаю — четыре белые и одну зеленую. Он молчит. Через пять минут я ему повторяю. То же самое: молчит. Даю в третий раз: опять ничего. Вдруг минут двенадцать тому назад он опять начинает давать четыре красные, одну белую. Я ему обратно отвечаю. И в ответ обратно ничего… Стойте! Цимбал встрепенулся. — Смотрите, опять дает!
Черноиваненко высунулся из щели и увидел на гребне балочки на фоне ночного грифельного неба странно поспешные вспышки электрического фонарика: четыре красные и одна белая и сейчас же опять — четыре красные и одна белая. Вспышки мелькали одна за другой так быстро и с такими судорожными промежутками, как будто тот, кто подавал эти сигналы, бессознательно нажимал пальцами кнопку фонарика.
— Дайте ему ответ, чтоб он подходил, — сказал Черноиваненко.
Цимбал три раза подряд дал ответ, но никто не приблизился.
— Что-то подозрительное, — сказал Туляков. — Может быть, засада?
— Пошлите разведку, — приказал Черноиваненко.
— Разрешите, я сам сползаю, — сказал Туляков. — Эх, жаль — нет маскировочного халата!
Он бесшумно, как тень, вышел из щели наружу, сделал знак своим людям, лег на снег и медленно пополз, незаметно для глаза удаляясь от «ежика». Два его бойца на некотором расстоянии следовали за ним. Минут через пятнадцать Туляков вернулся и доложил, что в снегу лежит без сознания неизвестный человек.
— Старый, молодой? — спросил Черноиваненко.
— Плохо видно. Похоже, что старик. Какие будут ваши приказания?
— Старик?.. Я пойду сам, — сказал Черноиваненко и, взяв из рук Тулякова винтовку, проворно вылез из щели.
Как он и предполагал, это оказался Синичкин-Железный. Черноиваненко сразу узнал его длинную фигуру, неподвижно раскинувшуюся на снегу. Черноиваненко стал на колени, прикрыл полой пальто фонарик и осторожно осветил Синичкина-Железного. Он увидел заострившийся хрящеватый нос, темные, ввалившиеся щеки, обросшие длинной сизой щетиной, выпуклые веки закрытых глаз. Одна рука прижимала к груди связку гранат, другая, судорожно откинутая в сторону, держала электрический фонарик. Из открытого рта со свистом вырывалось дыхание. Он был страшен.
Черноиваненко и два бойца — втроем — с усилием подняли его большое, костлявое тело и перенесли в катакомбы. Когда его приходилось пропихивать через завалы и узкие места подземного хода, Синичкин-Железный начинал стонать, бормоча в беспамятстве что-то неразборчивое.
Наконец его принесли в лагерь и уложили на каменные нары. Пока Матрена Терентьевна готовила на примусе чай, Черноиваненко сделал попытку снять с Синичкина-Железного гранаты, привязанные к его поясу под лохмотьями. Но Синичкин-Железный вскочил на ноги и, не открывая глаз, стал отбиваться свободной рукой, продолжавшей судорожно сжимать фонарик. Его с трудом удалось уложить обратно. Вдруг он открыл глаза и стал озираться по сторонам. Черноиваненко наклонился над ним.
— Николай Васильевич, — сказал он тихо, — это я, Черноиваненко, разве вы меня не узнаете? Присмотритесь! — И он осветил фонарем свое лицо, чтобы Синичкин-Железный мог его лучше рассмотреть.
Тень сознания мелькнула в глазах Синичкина-Железного. С трудом поворачивая голову, он осмотрел пещеру, фонарь «летучая мышь», который держал на уровне своего лица Черноиваненко, изломанные тени человеческих фигур, лежащие на искрящихся, серых стенах. Слабая улыбка тронула его губы. Он кивнул головой, как бы желая что-то сказать, но снова потерял сознание. Его стал трясти озноб. Черноиваненко приложил руку к его костлявому лбу: он был как раскаленный.