Зимняя сказка

Хелприн Марк

В течение часа всем пассажирам, успевшим подкрепиться сушеными фруктами и шоколадом, были выданы не только лыжи, но и подбитые мехом куртки и анораки. Колонна отправилась в путь еще до захода солнца.

Трое местных жителей шли впереди с факелами в руках. Все остальные следовали за ними. В тот момент, когда они выбрались из соснового леса на широкое плато, на небо вышла луна, осветившая всю округу. Тем не менее они не стали тушить факелов, за которыми, словно за путеводными звездами, следовали участники похода.

Горожане, одевшие на себя шерстяные и меховые одежды, быстро привыкли к меланхолическому свету луны и к мерцанию звезд. Им уже начинал нравиться и здоровый морозный

воздух и поскрипывающий под лыжами снег. Многое из того, что они делали в прошлом и собирались делать в будущем, не могло сравниться по значимости с тем, что они делали в эту самую минуту. Им удалось преодолеть заснеженную равнину всего за четыре перехода, и все это время они видели справа от себя зеленоватые переливы призрачного света.

Добравшись до края плато, они увидели внизу поблескивающую разноцветными огоньками деревушку. Она находилась на берегу озера, над которым беззвучно переливались зеленовато-голубые ленты северного сияния. Дым, поднимавшийся из труб, образовывал в вышине прихотливый узор, обрамлявший полный диск луны. Лыжники непроизвольно ускорили шаг и заскользили вниз, к стоявшим по берегам озера, похожим на разноцветные рождественские свечи домикам, обитатели которых встречали гостей, глядя на них из окон или с крыш.

После того как были сняты лыжи, воссоединены семьи и сформированы группы, гостей стали кормить. Вид еды привел их в состояние транса. Им казалось, что они видят ее в удивительно приятном сне. Если они замерзли до смерти и видят все это, уже покинув свое бренное тело, то сколь удивителен и хорош тот новый мир, в котором они теперь оказались…

– Нет-нет, – говорили им. – Вы не мертвы, вы живы.

Недавние пассажиры не знали, можно ли было верить всем этим удивительно благожелательным людям, в домах которых они столь неожиданно очутились. Им хотелось одного: вновь оказаться на залитой светом луны бескрайней снежной равнине. Холода они уже не боялись.

Хардести вместе с четырьмя другими пассажирами – часовщиком из Милуоки, молодым морским пехотинцем и супружеской парой из Бенгалии – был препровожден по снежному туннелю в дом госпожи Геймли. Попав в ее дом и немного привыкнув к свету, они увидели возле камина хозяйку дома, на руках у которой гордо восседал белый петух. Близко сидящие глаза и достаточно своеобразное – то ли озорное, то ли застенчивое – выражение лица делали госпожу Геймли похожей на большую полярную сову. Сделав шаг вперед, она необычайно галантно (словно маленькая гимнастка, впервые показывавшая свою вольную программу) раскланялась с каждым из гостей. Гости ответили ей столь же учтивыми поклонами. Они чувствовали, что с городком Кохирайс связано нечто в высшей степени необычное, и потому пытались вести себя предельно осмотрительно, бессознательно уподобляясь исследователям далеких земель, старающимся копировать обычаи и манеры аборигенов. Желая снять возникшую вследствие этого неловкость, госпожа Геймли поклонилась каждому из гостей вторично, однако и те вновь ответили ей поклонами. Эта странная церемония длилась в течение пяти минут и закончилась только после того, как госпожа Геймли заметила, что один из ее гостей куда-то исчез.

Обведя взглядом комнату, она увидела, что этот симпатичный молодой человек, до которого внезапно дошел подлинный смысл происходящего, сидит за столом и набивает табаком свою новую глиняную трубку.

Казалось бы, внезапное появление сразу пяти гостей должно было вызвать у этой известной своей склонностью к красноречию старой женщины настоящее словоизвержение, тем более что ее словарный запас составлял около шестисот тысяч слов и она вот уже более года жила

в полном одиночестве. Однако она и без того каждодневно вела многочасовые беседы с самой собою и с Джеком и резко ограничивала себя при разговоре с людьми, поскольку знала, что они смогут понять ее только в том случае, если будут непрестанно заглядывать в словарь. При общении с посторонними она старалась меньше говорить и больше слушать, пытаясь составить определенное представление о тех или иных диалектных и региональных языковых особенностях. Она тут же включила в свой лексикон пять новых слов, почерпнутых ею у часовщика: эскамбулинт, тинтинекс, валатониан, смеррч и дундук (все эти слова, кроме последнего, использовались часовщиками Милуоки для обозначения тех или иных частей часового механизма). В этом смысле подлинным сокровищем являлись бенгальцы. Их английский, похожий на развевающуюся косынку из тончайшего шелка и на птичье пение, поразил госпожу Геймли так, что она тут же забыла обо всем на свете и принялась задавать им вопрос за вопросом.

– Как в вашей стране называется вот это? – спрашивала она, указывая, к примеру, на ломоть только что испеченного хлеба.

– Хлеб, – отвечал супруг.

– Но ведь должны существовать и какие-то иные варианты, не так ли? – не унималась госпожа Геймли.

– Конечно, – кивали головами супруги. – Если маленький ребенок захочет хлеба, он скажет: «Дай балабап».

– Балабап?

– Именно так. Балабап.

– А как у вас называют полицейского, который берет взятки?

– Джелб.

– А старую запруду, на которой гнездятся лебеди?

– Хок.

Госпожа Геймли кормила гостей молочно-белым хлебом из местного зерна, тушеной олениной, жареной ветчиной и супом из оленины. Она то и дело извинялась за то, что на столе отсутствовал салат (местные жители так и не смогли найти способа, который позволял бы сохранять его в течение всей зимы). На десерт же она испекла множество булочек с голубикой, каштанами и с шоколадом, положить которые было не на что, поскольку вся имевшаяся в доме посуда уже и так стояла на столе. Поняв, сколь важен этот момент для престарелой хозяйки дома, Хардести достал из рюкзака свое серебряное блюдо.

Либо потому, что оно долго лежало в рюкзаке, либо по какой-то иной, неведомой ему причине оно стало блестеть пуще прежнего. Едва он достал блюдо из рюкзака, как оно отразило желтый свет керосиновой лампы, наполнив всю гостиную удивительным золотистым сиянием.

– Какое красивое блюдо… – еле слышно пробормотала женщина из Бенгалии.

– Слишком красивое для моих булочек, – добавила госпожа Геймли. – Я попытаюсь найти для них что-нибудь попроще.

– Что вы, что вы! – возразил Хардести. – Оно от этого хуже не станет. В свое время мой брат выбросил его из окна седьмого этажа на бетонную мостовую, но, как видите, оно от этого нисколько не пострадало. Блюдо покрыто чистым золотом, и потому оно не ржавеет и не тускнеет. При желании вы могли бы подать на нем хоть ростбиф. Подлинное достоинство уронить невозможно. Это относится и к словам, не так ли, госпожа Геймли? Они служат и простолюдинам и королям.

Едва он опустил блюдо на стол, как оно издало мелодичный звон, не затихавший в течение нескольких минут.

Госпожа Геймли направилась к духовке и вернулась оттуда уже с булочками. Пока она раскладывала их на блюде, Хардести прочел и перевел сначала начертанные на его краях названия добродетелей, затем надпись, сделанную в центре.

– Неужели здесь так и написано? – изумилась госпожа Геймли. – «О, как прекрасен град, где праведности рады!»

– Да, – ответил Хардести.

– Все понятно, – кивнула она, выкладывая булочки на блюдо.