Зимняя война 1939-1940 гг
Шрифт:
Как отметил Таннер, «это была, наверное, самая быстрая смена правительства в истории Финляндии».
В час пятнадцать уже ставший привычным вой сирен возвестил о прибытии очередной порции «сталинских соколов» в небесах над Хельсинки. Изможденные жители города опять бросились в бомбоубежища. В это же время другие советские бомбардировщики совершили налет на всю южную часть Финляндии, сбросив бомбы на Выборг, Коувола и еще 10 финских городов.
Джоффри Кокс, который, как и Марта Геллхорн и многие другие журналисты в «Кемпе», уже имели опыт бомбежки с испанской
«В этот момент раздался громкий стук в дверь. Я вскочил, схватил одежду и открыл дверь. За ней я увидел высокую угловатую женщину лет под сорок, в очень британском пальто и сероватых мехах, которые, как казалось, только что вытащены из шкафа на даче. Она стучала в дверь своей туфлей и кричала на английском голосом деревенщины: «Давай, давай. Я специально обученная сотрудница МПВО. Вниз!»
Несколько секунд спустя то же создание появилось в фойе гостиницы, где собрались прохожие, чтобы переждать налет. «Теперь все к стене! Все к стене!» — кричала она на английском. Терпеливые финки, которые вбежали в гостиницу с улицы, застыли в недоумении. Выражение на их лицах несомненно является частью современной войны. Странные женщины кричат команды на странных языках».
Результаты этого налета, второго из трех в тот день, были не столь веселыми: 50 убитых и большое количество раненых. Психологический ущерб был еще больше, город еще не привык к суровой реальности бомбардировок с воздуха.
Репортер «Дейли Экспресс» видел усталость города везде в тот день: в усталых лицах банковских клерков и покупателей в магазинах, в трамваях, где народ ругался из-за мест и багажа. Швейцары в «Кемпе», когда-то радостные и приветливые, стали унылыми и раздражительными.
Сможет ли Хельсинки выстоять? Пока что было непонятно…
В один момент на второй сумасшедший день войны Кокс сумел посетить место падения одного из сбитых стервятников.
«Перепутанные обломки горели. Хвост, с буквами СБ и огромной тускло-красной советской звездой, лежал около дерева. Рядом лежало кровавое месиво из головы пилота и его торс в форме цвета хаки. Его руки были крепко сжаты… Тела двух других членов экипажа уже унесли. Финские стражи подошли с куском фанеры, затащили на него расплющенный торс и его тоже унесли».
Глядя на эту кровавую сцену, Кокс не мог не задуматься, что мотивировало этого погибшего летчика.
«Каким он был, этот пилот, чья жизнь закончилась так? Молодой, готовый сражаться за социализм, чтобы построить новый, лучший мир? Искатель приключений, или просто привлеченный престижностью профессии? Ему уже было все равно. Его жизнь закончилась сегодня, в этот серый день, когда он пролетал над домами Хельсинки…
О чем он думал, когда получил приказ сбросить бомбы на город? Мои мысли вернулись к воздушным боям, что я видел над Мадридом, когда курносые советские истребители значили спасение и свободу от фашистских бомбардировщиков. Толпы приветствовали их как избавителей — такие же толпы, как эти молчаливые финны, которые столь же бесстрастно смотрят на обломки, как они смотрели в небеса несколькими секундами ранее».
По некоторым данным, некоторые финны, которые отловили экипажи
Все это безумие прекратится, считал Таннер, как только Москва узнает о новом, более миролюбивом правительстве Рюти.
США уже предлагали свои посреднические услуги в переговорах между Хельсинки и Москвой. Согласятся ли они сделать это еще раз? Сообщение было передано в американское посольство, оттуда в госдеп, оттуда президенту, который сразу согласился. Рузвельт позвонил послу в Москве, Стейнгардту, и дал указание назначить встречу с Молотовым как можно скорее. Молотов согласился, и встреча была назначена.
В 10 вечера по Москве, 1 декабря, когда пожарные в Хельсинки и других местах, переживших налет, убирали обломки с улиц, Стейнгардт, посланник и США и нового финского правительства, встретился с русским министром иностранных дел в его кабинете в Кремле. Можно себе представить напряженность сцены, когда бывший полковник, ставший послом, который уже дал понять, что Москве он не друг, сел напротив новоиспеченной «правой руки» Сталина.
Возможно, лучше всего Молотова описал Уинстон Черчилль, который много раз встречался с ним и решал вопросы и до, и во время Второй мировой войны:
«[Молотов был] человеком выдающихся способностей и хладнокровной жестокости. Он пережил все те страшные опасности и испытания, которые прошли все большевистские лидеры в годы победоносной революции… Его голова — пушечное ядро, черные усы, проницательные глаза, лицо кирпичом, ловкость речи, невозмутимое поведение — были прекрасными проявлениями его качеств и умения. Лучше всех он подходил на роль агента и инструмента политики гигантской машины… Я никогда не видел человека, который лучше бы подходил под современную концепцию робота».
Один из ведущих советологов Америки, покойный Джордж Кеннан, набросал похожий словесный портрет в своих воспоминаниях в 1960 году. Кеннан, который сам какое-то время был американским послом в Кремле, так вспоминал Молотова:
«…мужчина с телосложением вышибалы из бара старых времен, с железными нервами, лицом игрока в покер, невозмутимый, упрямый, не поддающийся в спорах, гроссмейстер, который не пропускал ни одного хода. От него ничего не ускользало».
Такова была природа человека, который определял политику в отношении Финляндии в равной, если не в большей степени, чем Сталин. С ним предстояло встретиться послу Стейнгардту.
Задача перед Стейнгардтом была двоякой. Во-первых, он официально донес до министра достаточно мягкое и очевидное послание Рузвельта от предыдущего дня, в котором осуждались бомбардировки городов и гражданских объектов и призывалось впредь от этого воздержаться. Для видимости нейтральности Вашингтон уже призвал Хельсинки тоже воздержаться от подобных действий, на что последний сразу согласился. Относительно небольшие финские ВВС не имели ни намерений, ни возможности терроризировать со своей стороны советские города.