Зита. Десять шагов до войны
Шрифт:
Отец же, выслушав по телевизору новость, ожесточенно заявил, что хоть кого-то наказали, пробили первую брешь в круговой профессиональной поруке врачей.
– Ладно мы мрем, ладно твой умница Богдан, наши жизни никого не волнуют – но Лукьянов? – возбужденно махал руками отец. – На совесть страны, на голос народа замахнулись?! Обратила внимание, кто были его врачи, обратила? Это месть за его твердую позицию по западным вопросам! Пусть они ответят за всё! Еще в смерти Конюшенко разобраться надо, тоже ведь свели в могилу великого писателя!
– Папа, Влада Конюшенко свел цирроз, – возразила она. – Пить меньше надо было.
– А твоего Богдана – грипп! – горько отрезал отец, и она замолчала.
Глядя на буйствующего отца, она остро почувствовала – на страну накатывается безумие. И не только на страну.
Весь мир начал словно сходить с ума. Япония вышла из всех договоров по ограничению вооружений и принялась резко усиливать военно-морской флот. Развернулись ожесточенные дипломатические битвы за пересмотр режима пользования черноморскими проливами, прогремело по всем государственным каналам «Дело шестнадцати лоббистов Монтрё», приговор оказался суровым и беспощадным. Мирная революция в Греции сменилась кровавой контрреволюцией, а та – военным переворотом, легитимное правительство срочно вооружило отряды полиции для обороны Афин. Иван Ферр произнес суровую речь о духовном единстве двух братских православных народов, в стране тут же приобрели огромную популярность теории о едином истоке древнегреческой и протославянской культур, возродились многочисленные общества последователей историка Петухова, так называемые «петухи», маститые ученые всерьез рассуждали о том, что Зевс – это праславянский Живс, а Аполлон – гиперборейский Коловрат, солидные исследователи толковали о расшифровке микенских скрижалей через праславянское рунное письмо, греческий танец «Сиртаки» вошел в программу танцевальных турниров, под его музыку в военкоматах номерных городов быстро и деловито регистрировали добровольцев на защиту мировых православных ценностей, и ночами по железной дороге гремели, уносясь на запад, составы с универсальными огневыми платформами производства Магаданского танкового завода… и брат в своем военном училище что-то замолчал, как будто исчез.
Она перебралась жить в его комнату, ничего там не сменив. Так же на стене висела спортивная форма бойца-рукопашника, валялся в углу набивной мяч, зияла выщербинами самодельная мишень для метания ножей, и Зите иногда казалось, что вот брякнет электронный замок, и в дверь протиснет свои широченные плечи Андрюшка, ее любимый брат.
Так оно и случилось: брякнул негромко электронный замок, она выскочила из комнаты и увидела курсанта-десантника, пристраивающего берет на полку. Потом курсант развернулся, ухмыльнулся с до боли знакомой беспечностью, и через мгновение она с визгом повисла у него на шее.
– Андрюшка, Андрюшка, Андрюшка! – счастливо бормотала она.
Андрей молчал, только крепко прижимал ее левой рукой к себе. Потом вышла мама, подождала своей очереди, не дождалась и едко сказала:
– Обнимала сестра брата – как жена рыдала!
– Теперь вижу, что дома! – хмыкнул брат, отцепил Зиту от себя и четко доложил:
– Курсант Иркутского высшего командного, дважды орденоносного десантно-диверсионного училища, кавалер ордена «Герой Сибири» третьей степени Андрей Лебедь прибыл в расположение семьи сроком на семь дней!
Мама восторженно ахнула, а она злобно бросила «раздевайся!», утащила его в комнату, закатала брату тельняшку до плеч, посмотрела на рваный шрам под правой лопаткой, уткнулась лбом ему в спину и расплакалась.
– Не плачь, я живой, – тихо сказал брат. – Вернулся, как обещал.
Узнав новость, тут же примчалась в гости подружка Лена. Одиннадцатилетняя поганка, отставив стройную ножку под мини-юбкой, осмотрела бравого диверсанта голубыми глазищами, отвела Зиту в сторонку и уверенно сообщила:
– Мой. Но пусть пока нагуливает звездочки.
И они буйно расхохотались в два голоса, так, что брат покосился недоуменно.
Поздно вечером вернулся с работы отец, они собрались вчетвером на кухне, выставили на стол поднос с привычной жареной рыбой, выпивку для отца – и тихонько проговорили до ночи. Брат рассказывал о диверсионных рейдах по невысоким горам Греции, об уличных боях в Салониках, рассказывал без привычного оживления и размахивания руками. На войне он быстро повзрослел и стал мужчиной.
– Ну, главное-то скажи, – обратился немного захмелевший отец. – За правильную сторону там воюем?
Брат усмехнулся и помолчал.
– Все они греки, – наконец сказал он. – Это война, отец, что в ней правильного? Мы диверсанты. Дали приказ – идем и берем в ножи «черных фалангистов». Дадут другой приказ – будем гонять Армию самообороны Греции. Или еще кого-нибудь, их там много всяких. А вообще-то нашим дельцам за помощь отдали неплохие хабы под Афинами и терминалы на Эгейском. Ну и соответствующий экономический договор. Так у нас говорят.
– Ты все равно молодец! – убежденно сказала мама. – Звезду Героя получил!
– Это не я, это мой командир молодец, – снова усмехнулся брат. – Знали б вы, сколько на войне зависит от хорошего командира…
Брат скривился и уставился на зелень в кухонном окне.
– У нас же приказ, – пробормотал он. – Скажут идти вперед – и идем. А там минное поле, неизвлекайки «убий-убий». Как выпрыгнет такая штука на два метра, как даст композитным зарядом – полвзвода без голов… А может, они герои покруче меня были.
Отец кашлянул, хлопнул последнюю рюмку, и разговор на этом закончили.
Зита отправилась в комнату, чтоб перетащить свои вещи назад в угол зала, но брат поймал ее за руку.
– Останься, – тихо попросил он. – Поговорить надо.
И она осталась под недоуменным взглядом мамы.
Они проговорили еще несколько часов. Горячим шепотом брат рассказывал, как надо воевать в горах, как правильно устраивать дневной лагерь, чтоб не получить управляемой ракетой в костер, рассказывал о приборах наблюдения и о том, что огневые платформы абсолютной проходимости – полное дерьмо, и надеяться можно только на собственные ноги… Он говорил и говорил, потирая красные от бессонницы глаза, словно торопился успеть до невидимого срока.
– Андрюша, тебе поспать надо, – не выдержала она. – Еще неделя впереди, наговоримся.
Андрей осекся и задумался.
– Чувство странное, – признался он. – Как будто надо срочно передать тебе. В училище мы доверяем чувствам – кто не доверял, тот в Родопских горах остался… Не знаю, Танька. Ну, ты же учила меня играть в шахматы? Вот, теперь я тебя учу. Ощущение, как будто тебе очень понадобится, а я не успеваю… Я ведь, Танька, там только за тебя воевал. Чтоб вернуться живым и взять на руки.