Зияющие высоты
Шрифт:
Однако анализ ситуации оказался слишком поспешным. После снятия Хряка он не исчез в безвестность и в пренебрежение, как его предшественники, а наоборот, стал более значительной фигурой, чем был в самый высший период своей власти. Он поумнел и обрел лицо гражданина. Он публично сожалел о том, что не довел разоблачение до конца, что не дал напечатать все книги Правдеца. Также публично заявил, что ошибался в оценке творчества Мазилы и интересовался его жизнью. Время шло, забывались великие и малые глупости. С именем Хряка прочно ассоциировались лишь две величайшие в ибанской истории акции. Одна - разоблачение Хозяина и реабилитация миллионов пострадавших людей. Другая - невиданное доселе расширение культурных и деловых связей с Западом. Потом Хряк умер. И тогда с ним произошло третье из ряда вон выходящее событие: его похоронили не в Стене, как он того заслуживал со всех точек зрения, а на Старобабьем кладбище рядом с могилой какого-то Директора. Принимая решение о месте похорон, Руководство намеревалось нанести Хряку удар, а сделало для него величайшее благодеяние. Оно поставило Хряка в исключительное положение. Похороны в стене были бы признанием Хряка своим, но это было бы наказанием путем признания, так как Хряк затерялся бы там среди десятков других заурядных в силу большого их числа деятелей. Похороны на Старобабьем кладбище были наказанием и отчуждением от себя. Но это наказание обособило и возвеличило Хряка в большей мере, чем все его собственные действия и бесчисленные дифирамбы в грандиозной системе возвеличивания власть имущих. Могила Хряка стала символом и местом поклонения. Так было создано второе святое место в Ибанске, маленькое и неофициальное в отличие от грандиозного официального
ИЗ КНИГИ КЛЕВЕТНИКА
Сознание современного среднеобразованного человека по многочисленным каналам (радио, кино, журналы, научно-популярная литература, научно-фантастическая литература и т.д.) начиняется огромным количеством сведений из науки. Безусловно, при этом происходит повышение уровня образованности людей. Но при этом складывается вера во всемогущество Науки, а сама Наука обретает черты, весьма далекие от ее академической обыденности. Научные сведения, проникая в сознание людей, попадают не на пустое место и не в их первозданном виде. Современный человек обладает исторически навязанной ему способностью к идеологической обработке получаемых сведений и потребностью в этом. А общество предподносит ему научные сведения в такой форме, что идеологический эффект оказывается неизбежным. Наука в итоге поставляет лишь фразеологию, идеи и темы. Но как распорядится этим материалом исторически сложившаяся сфера обработки сознания людей зависит не от одной науки. Достаточно сказать, что наука профессиональна, ее результаты имеют смысл и доступны проверке лишь в специальном языке. Для широкого потребления они пересказываются на обычном языке, с упрощениями и пояснениями, которые создают иллюзорную ясность, но, как правило, не имеют ничего общего с поясняемым материалом. Достижения науки преподносятся людям особого рода посредниками - "теоретиками" данной науки, популяризаторами, философами и даже журналистами. А это огромная социальная группа, имеющая свои социальные задания, навыки и традиции. Так что достижения науки попадают в головы простых смертных уже в таком профессионально препарированном виде, что только некоторое словесное сходство с отправным материалом напоминает об их происхождении. И отношение к ним теперь иное, чем в их научной среде. И роль их становится здесь иной. Так что, строго говоря, здесь происходит образование своеобразных двойников для понятий и утверждений науки. Некоторая часть этих двойников на более или менее длительное время становится элементом идеологии. В отличие от понятий и утверждений науки, которые имеют тенденцию к определенности и проверяемости, их идеологические двойники неопределенны, многосмысленны, недоказуемы и неопровержимы. Они бессмысленны с научной точки зрения. Например, утверждения физики о наличии у микрочастиц волновых и корпускулярных свойств, будучи извлечено из физики и подвергнуто идеологической обработке, превращается в выражение с неопределенными и многосмысленными словами "волна", "корпускула", "одновременно" и т.д. Теперь можно показать, что физические тела вроде не могут быть одновременно волнами и корпускулами, а с другой стороны, - вроде бы могут где-то в глубинах материи. Это сказка. Но сказка, рассчитанная не на детей, а на взрослых образованных людей, жаждущих таинственности и загадочности. Чтобы рассказывать такие сказки, надо научиться довольно тонким и сложным манипуляциям с языковыми конструкциями, получить специальное образование в физике, да еще обрести какие-то навыки в методологии науки.
Общество оказывает давление на людей, заставляя их высказывать почтение к идеологическим двойникам науки. Так, многие положения теории относительности, в свое время гонимые как еретические в их идеологическом перевоплощении, теперь чуть ли не канонизированы. Попытки высказать что-либо, по видимости не согласующееся с ними, встречают отпор со стороны влиятельных сил общества (например, в форме обвинений в невежестве, в реакционности и т.п.).
Не любые истины науки удостаиваются чести иметь идеологических двойников, а лишь удобные для этой цели. Так, одна известная теорема о неполноте формальных систем определенного типа, имеющая смысл в логике, превращается в банальную истину о невозможности полностью формализовать науку и становится "притчей во языцех", тогда как другая истина о существовании принципиально неразрешимых проблем такой участи избежала, хотя из нее можно извлечь гораздо больше всякого рода назиданий. Здесь бывают свои разжалования и пожалования, реабилитации и выдвижения и т.п. Происходит это по видимости как явления в рамках науки. Идеология в данном случае жаждет выглядеть наукой.
КРЫСЫ
Социальные отношения в крысиной колонии суть отношения крысы к своей группе, группы к своей крысе, крысы к крысе в группе, крысы к крысе вне группы по стандарту отношений в группе, группы ко всей колонии в целом и колонии в целом к крысе. Отношение крысы к группе характеризуется...
СТЕНГАЗЕТА
Когда ибанцы узнали (с разрешения начальства, разумеется), что китайцы на стены домов и заборы вешают листки со всякого рода хвалебными критическими заметками, называемые дадзыбао, они надрывались от хохота. Ну и живут же люди! Впрочем, что с них взять! Китайцы! При этом ибанцы почему-то начисто позабыли о том, что у них у самих в каждом учреждении висят эти самые дадзыбао, по-ибански именуемые стенгазетами. Причина такой забывчивости ясна. К стенгазетам привыкли до такой степени, что перестали на них обращать внимание, и они как бы перестали существовать для средне нормального ибанца. Но стенгазеты являются необходимым элементом ибанской жизни. За невыпуск их привлекают к ответственности. Выходят они регулярно к праздникам, выдающимся юбилеям и отчетно-перевыборным собраниям. Подобно тому, как все ибанские газеты похожи друг на друга и различаются только названиями, все ибанские стенгазеты похожи Друг на Друга и различаются только стенками, на которых они висят. От газет они отличаются только способом изготовления (их печатают на машинке или пишут от руки), тиражом (они выходят в одном экземпляре) и числом номеров в год.
Выходила такая стенгазета и в Институте. И на нее, как и повсюду, никто не обращал внимания от одного отчетно-перевыборного собрания до другого, на которых старую редколлегию, в которую обычно включали половину сотрудников учреждения (художников - писать заголовки и лозунги, рисовать портреты и наклеивать вырезанные из журналов картинки; представителей от всех подразделении - собирать заметки; представителей всех общественных организаций - проверять заметки; подходящих лиц - для заведования в Газете производственным, культурно-массовым, молодежным, физкультурным и многими другими отделами; подходящих лиц, отобранных и намеченных свыше, - на должности редактора, пяти заместителей и двенадцати наблюдателей за заведующими отделов; подходящих лиц, умеющих сочинять рифмы и писать длинные поклепы, - на должности поэтов, прозаиков и фельетонистов для осуществления положенной острой критики и самокритики, которые, как известно, являются движущей силой ибанского общества), так вот эту старую редколлегию утверждали на новый срок, поскольку она хорошо справлялась со своими обязанностями. Так бы и выходила и выходила в Институте стенгазета с названием "Ибанский мыслитель", если бы не начались новые веяния и не докатились до пятого этажа, где был расположен Институт. Но они-таки докатились несмотря на то, что лифт с незапамятных времен находился в ремонте, обрекая ожиревших и одуревших от старости и безделья сотрудников на новые модные пришедшие с запада болезни - инфаркт, рак, инсульт, диспепсию, паранойю и т.п. И вот тут-то институтские либералы, демагоги, крикуны и молодые хулиганы, проверив и перепроверив материалы во всех руководящих инстанциях и убедившись в правильности общей обстановки, выпустили тот самый роковой номер стенгазеты.
У газеты сразу собралась толпа сотрудников. Ну и ну, говорили одни, вот дают! Безобразие, говорили другие, до чего докатились! Ха-ха, говорили третьи, здорово они их зацепили! Четвертые загадочно усмехались и обдумывали доносы, которые они немедленно напишут в различные инстанции. Пятые, убедившись в том, что их не тронули, с облегчением вздыхали и равнодушно отправлялись на свои рабочие (вернее, нерабочие) места. Шестые, заметив, что их как-то изобразили, бежали жаловаться в бюро на то, что их исказили и оскорбили личное достоинство. Одним словом, у газеты творилось что-то невообразимое. Претендент с трудом пробился через толпу, скользнул взглядом по передовице, по фигуре Учителя, нюхавшего ветку сирени на фоне телевизионной башни и метромоста, по заметкам производственного отдела и отделов разного рода общественных жизней и впился в свою собственную физиономию, до неузнаваемости изуродованную в отделе сатиры и юмора. Он был готов ко всему, но только не к этому. Претендент был изображен на заседании редколлегии в виде короля Людовика Четырнадцатого, а члены редколлегии (и даже Мыслитель!) - в виде пешек. Мыслитель был изображен пешкой покрупнее. Под карикатурой была подпись на ибанском языке, но латинскими буквами:
Скажу вам, правду не тая,
Журнал, конечно, это - я.
Карикатура была совершенно правильная, поскольку Претендент с мнением подчиненных демонстративно не считался и это было известно всем. Это был, конечно, пустяк, подчиненные такое отношение вполне заслужили. Но в такой момент, когда повсюду открыто говорили о восстановлении норм, это был удар ниже пояса. Пр-р-р-рредатели, прошипел Претендент, я вам покажу! Через пятнадцать минут газету сняли. Через полчаса создали чрезвычайную комиссию под председательством Помощника. Претендент в комиссию не вошел, но играл за кулисами первую скрипку. Вечером вожди либерального направления собрались на квартире Социолога. После того, как гости расселись за обычно сервированный редкими продуктами из закрытого распределителя стол и явился, наконец-то, задержавшийся на закрытом совещании Сотрудник, Претендент встал, поднял бокал с импортной ибанской водкой и сказал: группа безответственных хулиганов из охвостья Клеветника, Болтуна, Шизофреника совершила гнусное предательство наших общих интересов нашего общего Дела. Предательство, предательство, предательство..., - зашуршали за столом чавкающие и жующие челюсти, ... предательство, предательство, предательство...
КРЫСЫ
Вопрос о крысах-лидерах есть один из центральных для крысологии, ибо это есть вопрос о том, что из себя представляют социальные группы данного крысиного общества. В принципе лидер адекватен в социальном отношении группе ("каков поп, таков и приход"). Бывают исключения, но...
ДЛЯ ДЕЛА
После замены Хряка новым Заведующим и, естественно, старого Теоретика новым, последний также изъявил желание побеседовать с Мазилой, и беседа состоялась и внушила Мазиле некоторые надежды. Правда, не надолго. В приемной он встретил Претендента, который пришел назначаться на новый пост. Претендент немедленно изложил Мазиле все свои замыслы, которые собирался изложить выше. Теперь мы такое закрутим, говорил он с искренним увлечением. Будем печатать Шизофреника, Клеветника, Болтуна, Мыслителя, Супругу, Неврастеника и вообще всех деловых и толковых ребят. Хватит трепаться! Надо же в конце концов дело делать! Об этой встрече Мазила рассказал Мыслителю. Как ты можешь разговаривать с этим негодяем, вскипел Мыслитель. Он же мразь, лживая, хитрая, изворотливая тварь. Ему ни на слово верить нельзя. Я же его как облупленного знаю. Но он мне показался искренним, сказал Мазила. Еще бы, возмущался Мыслитель. Он все делает искренне, предварительно настроив себя на то, чтобы быть искренним. С тобой он репетировал свой речь, заготовленную для Теоретика. Как же так, удивился Мазила, ты ведь с ним дружишь! Я другое дело, сказал Мыслитель. Мне это нужно в интересах Дела.
Странное все-таки содружество, говорил потом Мазила Болтуну. Ну что он имеет от этого? Он же влачит жалкое существование! Смотря на чей взгляд, сказал Болтун. У него не было ибанской прописки. Претендент помог ему получить ее. И квартиру получить. Квартиру он оставил бывшей жене. И за заслуги (за какие?) получил затем хорошую комнату на одного в хорошей квартире. Ты представляешь, что это означает в наших условиях? Клеветник чуть не двадцать лет снимал углы и комнатушки за бешеные деньги. Теперь Мыслитель обижен, ибо другие имеют квартиры. А почему бы ему не вступить в кооператив? Что ты, ему положено бесплатно! Помяни мое слово, ему скоро дадут квартиру. Потом, он председательствует чуть ли на половине заседаний редколлегии. Он сидит во Главе стола. Он ведет заседания. Делает умные замечания. За ним последнее слово. Для тщеславного человека это не так уж мало. А возможность регулярно печатать свою галиматью! А ссылки на его вшивые работы, которых в иной ситуации никогда не было бы! А поездки в заграничные командировки! Да за одно выступление по телевидению, которое недавно состоялось, можно полжизни отдать. Нет, дорогой Мазила, он имеет от своего содружества с Претендентом много. Очень много. И он панически боится все это потерять. Он достаточно умен, чтобы понять, что его выше не пустят. И потому он стремится урвать незаметно. И сохранить при этом видимость порядочности. Претендент тоже кое-что от него имеет, вернее - думает, что имеет. Претендент - кретин, он настолько привык всех считать кретинами, что вообразил, будто Мыслитель незаменим в качестве камуфляжа. А на самом деле теперь таких пруд пруди. Как только Претендент это поймет, он его вытурит. Тем более он уже начинает его слегка компрометировать в глазах начальства. Теоретик где-то говорил между прочим, что Претендент - человек подходящий, а вот окружение его, в особенности Мыслитель, весьма и весьма сомнительное.
ИЗ КНИГИ КЛЕВЕТНИКА
Одной из самых любопытнейших черт пропаганды научных достижений и методологии науки является стремление придать конкретным научным открытиям не только вид переворота в понимании той или иной области действительности, но и вид сенсационного переворота в логических основаниях науки вообще. Иногда это делают прямо, заявляя о непригодности "старых" правил логики в каких-то новых областях науки. В частности, чуть ли не предрассудком в некоторых кругах стало мнение, будто для микромира нужна совсем иная логика, чем для макромира. Иногда это делают косвенно, подвергая критике некий косный и отсталый здравый смысл простых смертных, не причастных к великим тайнам современной науки. А вообще все это, как правило, суть спекуляция на том, что язык, на котором рассуждают об открытиях науки, плохо разработан именно с логической точки зрения. Главным образом это связано с современной физикой. Здесь сложилась гигантская литература с довольно ясной ориентацией. Выполняя в свое время благородную роль защиты и пропаганды новых идей физики, она вместе с тем преследовала свои эгоистические цели, сказавшиеся на ее интеллектуальном облике в особенности после того, как упомянутые идеи физики перестали нуждаться в защите и приобрели поистине чаплинскую известность. Стремление во что бы то ни стало поразить читателя, заставить поверить в то, что объекты микромира, пространство и время и т.д. обладают непостижимыми для здравого смысла свойствами, стало условием ее существования и лейтмотивом. Пространству, например, приписывается способность сжиматься и растягиваться, искривляться и выпрямляться и т.д., а времени приписывается способность двигаться (течь, идти), способность двигаться медленнее и быстрее, вперед и назад и т.п. При этом умалчивают о том, что упомянутые свойства вещей являются обычными именно с точки зрения здравого смысла. И если последний протестует против того, чтобы приписывать их пространству и времени, то вовсе не потому, что он необразован и консервативен, а потому, что даже на самом примитивном уровне здравого смысла ясно, что пространство и время заключают в себе что-то такое, что мешает рассматривать их как эмпирические вещи, которые можно пощупать, сжать, растянуть, сломать и т.п., и это "что-то" суть неявные соглашения о смысле употребляемых языковых выражений и правила логики, усваиваемые в какой-то мере в языковой практике. Все трюки с понятиями пространства и времени, которыми в течение многих лет потрясают воображение читателей, основываются на неясности и неопределенности привычных выражений, а также на их неявном переосмысливании. Эти трюки суть трюки языка, на котором говорят о пространстве и времени. Наука, язык которой отвечает нормам логики, не может вступить в конфликт со здравым смыслом, если последний есть некоторая совокупность истинных утверждений непосредственного опыта плюс некоторые правила логики, так или иначе усвоенные людьми. Словесные манипуляции с "новейшими достижениями науки" и полнейшее пренебрежение к логическим основаниям терминологии, возводимое в ранг все более глубокого проникновения в сущность микромира, пространства и времени и т.д., - такова другая сторона реализации благих намерений рассматриваемой литературы. Такой тип методологической литературы рождается в изобилии и в других специальных областях науки. А это и есть идеология.