Злата мужьями богата. Книга вторая
Шрифт:
Злата летела и удивлялась про себя: «Вот уж не думала, что совы так быстро летать способны».
«А мы и не способны, — ответила на мысль девушки ее вторая ипостась. — Это, видимо, все еще помощь Сиятельной действует».
«Значит, Праматерь считает, что я сумею как-то помочь Ольгрону!» — тут же обрадовалась Воскобойникова.
Больше она старалась ни о чем серьезном не думать, чтобы не отвлекать свою птицу. Картина, которую девушка уже видела в зеркальце, теперь мелькала у нее перед глазами вживую, но Златке было не до восторгов, она хотела лишь одного: оказаться
…Когда на горизонте показались каменные стены крепости, дневное светило уже почти касалось своим круглым донышком кромки лесных крон. Совень-Злата еще быстрее заработала крыльями и начала снижаться. Десяток-другой взмахов, и вот она уже видит просторный квадратный двор крепости. Посреди двора — эшафот, окруженный зеваками. На эшафоте — трое: глашатай, зачитывающий приговор. Палач, готовый накинуть на шею пленника петлю. И сам пленник, опутанный сетью и веревочными канатами так, что туловища не видно, и только рыжая кудрявая макушка отливает медью в косых розовых лучах уходящего светила.
Вот глашатай закончил вещать и махнул рукой. Палач потянулся к свисающей с поперечной перекладины удавке.
«Не-е-ет! Ол, нет!» — мысленно закричала Златка, сложила крылья и камнем ухнула вниз…
16. Вестница Сиятельной Праматери
Главный дознаватель гарнизона, получив отмашку от начальника крепости, взявшего на себя роль глашатая королевской воли, потянулся к свитому в петлю канату, предвкушая, как тот затянется на шее оборотня. И тут ему в лицо метнулось что-то огромное, белое, хлестнуло по глазам, ослепило. Палач зашатался, замахал беспорядочно руками, теряя равновесие, отступил на пару шагов и упал вниз, на землю, с узкого деревянного помоста.
Зрители, окружавшие эшафот, не сразу заметили, что с приговоренного сползают, рассыпаясь прахом и ржавчиной, путы и сеть. На глазах потрясенной публики откуда-то сверху на палача с гневным клекотом спикировала, бросилась, щелкая клювом и размахивая крыльями, белая с рыжеватыми вкраплениями птица.
— Совень! Белая совень! — закричал кто-то.
— Вестница Сиятельной Праматери! — подхватил другой голос.
Суровые воины, крепкие, закаленные в боях, начали пятиться от помоста, опускаться на колени, перекрещивая руки на груди и склоняя головы в знак почитания: во всех трех королевствах считалось, что Белая Совень — птица Сиятельной, вестница ее воли.
— Это знак! — не растерялся, подлил масла в огонь религиозного безумия Дагрон. — Сиятельная дает понять, что ей не угодна эта казнь!
— Освободить! Мы должны отпустить пленника! — подхватил Сандгрон.
Толпа загомонила, подхватила эти слова, требуя от начальника крепости свободы для оборотня, которого пару мгновений назад мечтала увидеть повешенным.
— Остановите казнь! — раздавались крики. — Нельзя противиться воле Праматери, если не хотим навлечь на себя бед!
— Расступимся, братья по оружию! — тут же подал Дагрон новую мысль испуганной толпе. — Дадим дорогу тому, кто осенен высшей милостью!
— Дорогу
Люди, окружавшие помост, начали тесниться, освобождая Ольгрону дорогу к воротам.
Сам Ол не поверил своим глазам, когда с неба на голову ему и его палачу упала, шипя, крича и хлопая крыльями, разъяренная птица.
— Лучик? — спросил он недоверчиво и поднял перед собой руку, сгибая ее в локте, чтобы птица могла присесть к нему на плечо. — Сиятельная! Этого не может быть!
Совень, столкнув с эшафота палача, заложила крутой вираж, подлетела к оборотню, уселась на подставленный ей локоть и потерлась своей пернатой головой о щеку молодого мужчины.
— Ведь это же ты, Лучик, правда? — переспросил Ол.
— Угу-у! — ухнула птица, и в ее голосе мальчишке послышалась нежность.
— А я уже с жизнью простился… — признался шепотом рыжик. — Ой! У меня же руки свободны! И ноги?! — внезапно осознал он и, наконец, прислушался к крикам толпы.
А когда расслышал — с трудом скрыл свое удивление: люди требовали отменить казнь и отпустить его! С испугом и благоговением смотрели они на сидящую на плече Ольгрона совень-Златку, которую сочли Вестницей Сиятельной Праматери.
— Уходи, оборотень! Ступай на все четыре стороны, раз уж сама Сиятельная не желает твоей смерти, — указывая рукой на ворота, провозгласил стоящий у самого края помоста офицер-сотник.
— Да, иди, тебе даровано избавление! — подхватили еще несколько человек.
Ольгрон собрал всю свою выдержку, чтобы не броситься бегом, неторопливо спустился по ступеням эшафота и зашагал к воротам, которые тут же принялись отворять стоящие на карауле у входа стражники.
Пока княжич шел по узкому проходу, образованному десятками людских тел, Даг и Санд незаметно пробрались к боковой дверце, чтобы выйти из крепости одновременно с освобожденным пленником. Они не разговаривали между собой, боясь спугнуть удачу, и лишь обменивались напряженными взглядами, согласовывая действия.
Едва рыжик ступил за ворота, к нему шагнули двое незнакомых воинов в мундирах одного из герцогских домов Зерафири.
— Быстро в карету! — приказал один из них голосом Дагрона.
— Ходу, ходу! — подхватил другой голосом Сандгрона.
Совень-Златка встрепенулась, раскрыла клюв, растопырила крылья, готовясь напасть на новых обидчиков, но Ольгрон, учуявший знакомый запах маршала и эльфа, положил свободную ладонь ей на лапки и шепнул чуть слышно:
— Это свои, Лучик! Успокойся! — и торопливо зашагал к экипажу.
Воскобойникова так и не поняла, кто они — эти «свои», и откуда взялись, но поверила младшему мужу и затихла. Оборотень торопливо, почти бегом, приблизился к карете и запрыгнул в нее. Двое незнакомцев единым слитным движением вскочили на скамеечку для возницы, один из них схватился за поводья и принялся понукать зерблюдов, выводя упряжку на дорогу.
Когда карета тронулась, совень-Злата встрепенулась и заглянула в бледное осунувшееся лицо рыжика. Она хотела бы задать мужу сотню вопросов, но в облике птицы это было невозможно.