Златая цепь времен
Шрифт:
В повести «Князь Серебряный», помимо главных героев и драматургии действия, есть существенные намеки, написанные «между строк», есть народное сопротивление опричникам. Вероятно, придется пересмотреть фигуры «разбойников» Амельяна Коршуна и Ванюхи Перстня. Может быть, не следует живописать Митьку этаким «оперным», глуповатым «медведем». Невольно вспоминаются слова А. С. Пушкина: «Русский мужик никогда не был рабом».
При всей густоте повествования, вероятно, следует ввести дополнительных героев, например, защитника Москвы и доблестного воина
Нужно избежать «голливудской» манеры экранизации: не ограничиваться показом «спесивости» боярина Морозова (образ требует тщательной разработки по своей сложности и умного воплощения), любви Серебряного к Елене Дмитриевне, лютой, безумной страсти Вяземского и изображением дикостей Опричного двора Ивана Грозного.
Необходимо показать земство-воинство, ибо «умели опричники палачествовать, а не воевать» (академик С. Б. Веселовский). Достойна внимания фигура князя Курбского, который не только «никого не предавал, не изменяючи», но и оставил потомству интереснейшую переписку с Иваном. В переписке самым интересным и главным является не только честное перечисление фактов и имен, но и оправдания Ивана перед «изменником». Стоило ли Ивану IV оправдываться, коль считал он себя правым?
Интересно (и желательно) для поднятия «таинственного занавеса» над одиозной в своей психопатической экспрессивности фигурой Ивана введение в сценарий инородцев (Таубе, Краузе, Штаден, Шдихтинг), «с которыми Иван дружбу водил и был неосмотрительно откровенен». Для них характерно было презрительное отношение к русскому люду, быстрое продвижение по опричной лестнице в чинах и откровенное мародерство. Возможно влияние инородцев на Ивана. От многих действ его веет «западноевропейским» демонизмом. Откуда это, незнаемое русскому православию?
В свете современных исторических данных — «Исследования опричнины» советского академика С. Б. Веселовского — многое в наше время должно быть поставлено на свои места честно. Труд Веселовского — большое подспорье режиссеру, сценаристу, актерам, всем, кто хочет взяться за почетное дело — экранизацию повести А. К. Толстого, над которой он работал более десяти лет.
Прошло страшное царствование. Но остались люди, основным делом которых было сохранение земли своих предков.
Думается, что смерть Серебряного на поле брани и победа ценой одной из таких, быть может, жизней — должна быть апофеозом фильма.
*
…В декабре довелось мне услышать передачу «Господин из Сан-Франциско».
Слов нет, М. Астангов прекрасный актер. Но рассказ Бунина прекрасен по-иному.
Текст бунинский, сухой, как пустыня в июле, полон острого, недоброго юмора. Может быть, сарказма? Во всяком случае, все это зло скрыто, холодно, сжато, концентрированно.
У Уайльда мальчик отказывается продать свой красный перец, узнав, что покупатели собираются испортить его
В чтении такой вещи неуместны, фальшивы обычные приемы, обычные, вернее, обыденные раскаты голоса, все эти — а-а, о-о…
Очень, очень жаль, что такой, повторяю, прекрасный актер прочел рассказ Бунина не только бесконечно ниже текста, но и ниже собственных возможностей, вдруг превратившись в дореволюционного провинциала-ремесленника, «ревущего» устрашающий монолог.
*
Опять и не впервые говорят о псевдопереводчиках[7]. И вновь все это рискует остаться объектом кратковременной кампании. И вновь, как мне кажется, высказывания теоретические заслоняют моральную сторону. Но не она ли должна главенствовать в нашей среде?
Сценка из прошлого
Некто (к издателю): — Вот я принес перевод с японского.
Издатель: — Весьма интересно-с. Дозвольте. (Берет рукопись.) А вы, простите-с, бывали в Японии?
Некто: — Не доводилось.
Издатель: — Стало быть, изволили диалект-с ихний в университетах изучать?
Некто: — Ммм… собственно… перевод сделан другим. Я же, не будучи чужд беллетристике, придал ему вид. Для печати.
Издатель (возвращая рукопись): — Простите-с, напрасно беспокоились! Такими делами мы не занимаемся. Прошу извинить! (Указывает на дверь.)
Серьезные дельцы не связывались с маклаками, с комиссионерами. Иные, помещая объявления, предупреждали: «Посредникам не обращаться». Ибо посредник набивает цену и выгоднее иметь дело с собственником. Ибо посредник, «срывая комиссионные», — а там хоть трава не расти, — может втянуть в недобросовестную сделку, последуют суды, иски.
Уместно спросить, а позволительно ли нашим издателям заключать договоры с подобными «японцами»? Распространенная практика использования литературных рабов — авторов подстрочников — почти терпима общественным мнением. И это мое «почти» — почти излишне.
Сценка из наших дней
Г-в (пробойный переводчик со всех языков, умелый подписыватель договоров): — А для этой пьески нужен какой-нибудь неизвестный, поголоднее, мы ему швырнем рублей тридцать.
Н-в (лицо, способное к литературной обработке): — Но там еще стихи.
Г-в: — Пустяк. У меня есть голодный поэт.
Согласно У.К., сразу на несколько статей которого замахнулись наши удальцы, это был не разговор, а сговор. Но что-то не слышно ни об одном процессе.
Итак, голодные дело сделали, Н-в «придал вид» и Г-в «пробивает». Связи… Никто не вспомнит, что Г-в, при всей бойкости на русском, на других языках — ни в зуб толкнуть. В законно оформленном договоре Г-в означен переводчиком, его литпособник фигурирует с помощью союза «и». Львиная доля гонорара закреплена Г-ву, который, с точки зрения наивных «рабов», ничего не делал.