Златоустый шут

Вот уже три дня я бесцельно слонялся по Ватикану, терзаясь неизвестностью и досадуя на подчеркнуто бесцеремонный прием, оказанный мне здесь. Миссия, которая привела меня в Рим из Пезаро, была успешно завершена, и теперь я терялся в догадках, сколько еще пройдет времени, прежде чем его высокопреосвященство кардинал Валенсии вспомнит обо мне и снизойдет до того, чтобы предложить мне тепленькое местечко.

Мадонна Лукреция [1] уверяла меня, что Чезаре Борджа [2] не скупится, награждая за оказанные ему услуги, однако я уже начинал сомневаться в том, что мои самые сокровенные чаяния осуществятся и ветер фортуны наполнит наконец-то безнадежно обвисшие паруса дрейфующего к гибельным отмелям корабля под названием «Жизнь Ладдзаро Бьянкомонте».

Сказать по правде, со мной совсем недурно здесь обращались: я был сыт, у меня была крыша над головой и я мог располагать временем по своему усмотрению. Все было бы не так плохо, если бы не шутовской наряд, в котором я прибыл сюда, — где бы я ни появлялся, вокруг тут же собиралась толпа рассчитывавших поразвлечься на дармовщинку бездельников, которые не стеснялись поносить меня, обзывая ничтожнейшим из шутов, если я не оправдывал их ожиданий.

И на третий день мое терпение лопнуло. Я безжалостно расправился с каким-то простолюдином, особенно донимавшим меня, и, спасаясь от мести его приятелей, скрылся, преследуемый потоками грязных ругательств, в садах, террасами опоясывавших холмы, вздымавшиеся над Вечным городом. Доколе так будет продолжаться? — спрашивал я. Неужели это проклятье будет всегда висеть надо мной, и мне до самой кончины суждено оставаться шутом — а точнее, посмешищем для других шутов?

В таком настроении меня и нашел там мессер Джанлука, и хотя холодный январский воздух несколько остудил мое негодование, я весьма неучтиво огрызнулся в ответ на его приветствие.

— Его высокопреосвященство кардинал Валенсии ждет вас, мессер Боккадоро, — почтительно объявил он, не обращая внимания на мое раздражение.

В первый момент я было принял его слова за очередную шутку и решил, что он появился лишь для того, чтобы продолжить нападки, которым я уже третий день подвергался на римских улицах, однако серьезность тона и выражение его полного лица быстро переубедили меня.

— Хорошо, идемте, — с готовностью ответил я и, не сомневаясь в том, что моим страданиям приходит конец и в моей жизни начинается новая, лучшая полоса, позволил себе напоследок сострить — совершенно в духе членов гильдии [3] , принадлежность к которой я пока еще подтверждал своим платьем.

— Я воспользуюсь свиданием с его высокопреосвященством для того, чтобы убедить его представить на рассмотрение папе дополнение к десяти заповедям: «Блаженны приносящие добрые известия». Поспешим же, мессер сенешаль [4] .

Сгорая от нетерпения, я ринулся вниз по склону холма, так что тучный мессер Джанлука едва поспевал за мной на своих коротеньких ножках. Но кто бы стал мешкать на моем месте? Постыдный маскарад подходил к концу; скоро я сменю шутовской колпак на солдатский шлем, меня вновь станут величать Ладдзаро [5] Бьянкомонте, и я наконец-то смогу забыть свое нынешнее имя, Боккадоро [6] , Златоустый Шут. Сама мадонна Лукреция обещала мне это, и, когда я входил в кабинет кардинала Валенсии, мое сердце трепетало от радостных предчувствий.

Он принял меня с подчеркнутой учтивостью, но что-то в его манере внушало неизъяснимый страх и заставляло держаться настороже.

Чезаре Борджа шел всего лишь двадцать третий год, но мантия кардинала [7] делала его значительно старше и добавляла ему, казалось, добрый десяток сантиметров роста. У него было бледное лицо, обрамленное мягкой каштановой бородой, орлиный нос, высокий лоб интеллектуала и самые проницательные глаза, какие мне когда-либо доводилось видеть. Однако более всего в нем поражала скрытая под маской внешнего спокойствия, почти безмятежности, какая-то внутренняя подвижность, выдававшая человека, готового действовать в любую секунду.

— Сестра сообщает мне, — не спеша начал он, — что вы желаете служить у меня, мессер Бьянкомонте.

— Именно эта надежда и привела меня в Рим, ваше высокопреосвященство, — ответил я.

В его глазах промелькнуло что-то, похожее на удивление, и непроницаемая улыбка тронула его тонкие губы.

— Вы, вероятно, рассчитываете на вознаграждение за успешно доставленное вами письмо? — вкрадчиво осведомился он.

— Да, ваше высокопреосвященство, — честно признался я.

Он резко стукнул ладонью по инкрустированной столешнице.

— Хвала Всевышнему! — воскликнул он. — Я уверен, что обрету в вас правдивого и верного приверженца.

— Разве вы, ваше высокопреосвященство, сомневались в этом, зная мое настоящее имя?

Он метнул на меня быстрый взгляд.

— У вас хватает духу хвастаться своим происхождением после трехлетнего ношения такого наряда? — с неприкрытым недоумением, к которому примешивалась изрядная доля презрения, спросил он, указывая своим тонким перстом на мою красно-черно-желтую пелерину.

Я покраснел и опустил голову, и, словно в насмешку над моим смущением, мелодично звякнули венчавшие мой колпак колокольчики.

— Ваше высокопреосвященство, сжальтесь надо мной, — пробормотал я. — Сколь бы странной ни была моя судьба, она не оставит вас равнодушным, когда вы узнаете о ней подробнее. Поверьте, я испытал огромное облегчение, покидая двор в Пезаро… [8]

— Что совсем не удивительно после того, как Джованни Сфорца [9] обещал повесить вас за чересчур смелые речи, — насмешливо перебил он меня. — Уверен, если бы не его угроза, вы так и продолжали бы заниматься своим постыдным ремеслом, впустую растрачивая свои лучшие годы. Молчите! Я хвалил вас за правдивость, но теперь мне кажется, что к ней примешивается изрядная доля паясничанья, и я начинаю сомневаться, мессер Бьянкомонте, не лицемер ли вы, причем самого неприятного сорта: лицемер, любующийся своим лицемерием?

— О, если бы вы знали все, ваше высокопреосвященство! — удрученно воскликнул я.

— Мне известно достаточно, — сурово отозвался он. — Но я не в силах понять, как сын Этторе Бьянкомонте мог стать придворным шутом Констанцо Сфорца, синьора Пезаро. О, конечно же, вы начнете утверждать, что пошли на этот шаг в надежде отомстить за зло, причиненное его отцом вашему отцу.

— Истинная правда, ваше высокопреосвященство! — в негодовании вскричал я. — Да погибнет моя бессмертная душа в вечном огне, если мною владели иные побуждения!