Злая Москва. От Юрия Долгорукого до Батыева нашествия (сборник)
Шрифт:
И все же противопоставление невольно получалось, в Ростове – бояре и епископ, а в Суздале – князь. Пока это противопоставление ничем не грозило, и ростовчане принимали его спокойно, хотя нашлись и дальновидные, ворчавшие, что князь поднимает пригород в ущерб городу. Но пригороду Суздалю было еще слишком далеко до города Ростова, бояться особо не следовало.
Часть дани привычно шла князю Владимиру Мономаху в Переяславль через Смоленск, правда, куда меньшая, чем раньше. Мономах прекрасно понимал, что требовать от сына и его наставника поднимать ростовские
Олена ходила в тяжести легко, словно и не было под сердцем дитя, только в седло больше не садилась. Но вот пришел срок родиться первенцу суздальского князя. С утра еще Елена ходила как ни в чем не бывало, а тут вдруг переменилась в лице и схватилась за низ живота:
– Ой!
К ней тут же подскочили Жданка и Марья:
– Никак началось?!
– Кажется… – прошептала побелевшими губами княгиня.
– Ну и с богом! – обрадовалась Марья.
Из терема, особенно женской его части, прогнали всех, негоже многим знать, что дите рождается. По поверью, чем меньше людей о том ведает, тем роженице легче.
Но, конечно, уже через минуту весь Суздаль знал: началось! Хотя все старательно делали вид, что и не подозревают.
Сам будущий отец мотался по своей части терема как неприкаянный, не имея сил заняться каким-нибудь делом.
Шимонович смеялся над Юрием:
– Да полно тебе! Ходила легко, легко и разродится. Будет у тебя сын…
– Сын?! – подхватил князь, и боярин пожалел о неосторожно оброненном слове, а ну как родится девка, тогда получится, что он Гюрги обманул?
– Ну хоть бы и девка? Она тебе внуков нарожает. И у тебя еще много деток будет, вон вы как споро с Оленушкой сообразили живчика-то завести.
Мучения продолжались недолго, с женской половины примчалась заполошенная девка:
– Родила!
– Кого?!
– А?
– Кого, спрашиваю! – тряхнул ее Шимонович, а Гюрги уже мчался на женскую половину. Вслед ему неслось:
– Сына!
В висках билось: «Сын»! У него сын! Юрий вдруг остановился от этой мысли. Он стал отцом?! Он, Гюрги, совсем недавно еще сам сосунок, стал отцом?!
В спину подтолкнул Шимонович:
– Чего встал? Оторопь взяла от радости? Пойдем. Да не забудь женку поблагодарить за такой подарок.
– Ага…
Юрий взял протянутый ему сверток в руки с легкой опаской, в нем пищало что-то уж очень маленькое для крупных рук князя. Неужели вот это то, чего так ждали?! Юрий стоял, растерянно улыбаясь, попросту не зная, что ему нужно делать и даже что чувствовать. Должен бы радоваться, а ему немного страшно. И страшно не только из-за крошечного размера свертка, но и из-за затаенной мысли, что эта кроха и вовсе не похожа ни на него, ни даже на княгиню. Подменили? Но кто, где и как это могли сделать, если все происходило едва ли не на глазах?
И вдруг крошка-сын открыл глазки, ярко-синие, как у всех младенцев, и на князя пахнуло таким родным, что сердце невыносимо защемило, а на глаза навернулись непрошеные слезы. Свой, конечно, сын! Кровь от крови и плоть от плоти!
Боясь, как бы молодой
– Иди уж, князь, к женке, иди.
Олена лежала измученная, но счастливая, черные, как смоль, волосы разметались по подушке, губы, видно, искусаны, чтобы не кричать, глаза блестели в ожидании. Гюрги наклонился к ней, еще не зная, что сказать, как благодарить. И вдруг его прорвало, сжал сильными руками плечи жены, почти всхлипнул:
– Оленушка…
И не надо было больше никаких других слов. У них сын, здоровый, крепенький живулечка, их плоть от плоти.
Юрий сидел на краю ее постели, уткнувшись лицом в плечо жены, а Олена гладила мужа по густым волосам, словно это не она, а он только что перенес мучения и боль, чтобы родился маленький княжич. И вдруг оба вздрогнули из-за требовательного крика младенца. Князь резко выпрямился, хотелось заорать: «Что же вы обидели моего сына?!», но не крикнул, потому что Марья, смеясь, подавала Олене сверток:
– Все, князь, уступай место сыну. Младенец есть требует.
– Есть? – почти растерялся Юрий.
Сверток подложили под грудь Олены, и малыш тут же присосался к ней, вкусно почмокивая. Стало смешно и радостно. Его жена кормила грудью его сына! Это ли ни радость?!
За дверью Шимонович с улыбкой вгляделся в счастливое лицо Гюрги:
– Да ты, никак, больше женки радуешься.
– Сын… – лицо князя просто расплылось от удовольствия, и ему никак не удавалось вернуть строгий вид.
Но не меньшее потрясение Гюрги испытал и чуть позже, когда в тот же вечер Шимонович вдруг начал говорить с ним о… самостоятельности.
– Какой самостоятельности? А ты как же? Ты уезжать собираешься?!
– Да нет, что ты, князь. Только отныне ты не малец, которому дядька-воспитатель нужен, теперь ты сам отец и князь самостоятельный.
– Нет, нет, погоди, – замотал головой Гюрги. – Не понимаю, ты что, бросаешь меня?
– Тебя бросишь, как же! – расхохотался Шимонович, потому что Гюрги, даже не заметив этого, попросту вцепился в его рукав. – Нет, только теперь я не твой дядька-наставник, а просто суздальский тысяцкий и при тебе советчик. Твое слово главное, а я лишь советовать буду, когда понадобится.
– А как же я?
– А что – ты? Неужто сам не справишься?
– Без тебя – нет.
– Я рядом, всегда рядом, но на шаг позади. Привыкай, князь Юрий Владимирович.
Донской поход Мономаха
Только сам Мономах знал, скольких сил, раздумий и бессонных ночей стоило ему убедить князей попытаться побить половцев если не навсегда, то уж надолго. Сколько раз костлявая рука отчаяния сжимала горло, сколько раз казалось, что все втуне, все зря, никогда не собрать больше Русь такой, какой была при деде – князе Ярославе. Досадовал: ну почему же князья не видят, что своими раздорами ввергают Русь и свои земли в страшную беду, ведь стоит разгореться очередной сваре – половцы тут как тут. Почему бы не попользоваться тем, что князья все врозь, мало того, друг на дружку их и водят!