Злая Русь. Пронск
Шрифт:
И в тот самый миг, когда воевода Ратибор подлетел на взмыленном коне к Стрененской башне, на штурм ее пошла колонна татар, тянущих на канатах толстый древесный ствол, срубленный этой ночью…
Не слушая никого, Ратибор буквально взлетел по сходням вверх, на боевую площадку гродни, примыкающей к горящей башне. И тут же отрывисто закричал, обращаясь к столпившимся за стеной лучникам:
— Идут поганые! По моей команде…
Выждав всего несколько мгновений, покуда агаряне с тараном не вступят уже на перешеек, он отрывисто воскликнул:
— Бей!!!
Полетел из-за стены град русских стрел, хлестнул по следующим впереди татарам! Но те густо обступили таран, подняв над головами щиты — и редкие стрелы нашли свою цель. А кого и ранили, выбили из плотной цепи, так тех без сожалению спихнули вниз, а место их заняли новые нехристи — и таран продолжил движение к обуглившимся и заметно ослабевшим воротам.
— Бей!
Обрушился на врага очередной град стрел, на который агаряне никак не смогли ответить. Не перелетит стену пущенный поганым срезень так, чтобы упасть отвесно вниз, поразив лучника русичей у самой подошвы гродни! Впрочем, татары во множестве бьют по орусутам, стреляют из тугих составных луков по бойницам, посылают «оперенную смерть» через стену в расчете, что кого-то достанут… На двадцать шагов от вала земля густо покрыта стрелами нехристей! Но ни одна из них еще не нашла своей жертвы — зато после боя их соберут, починят, если нужно, да раздадут своим лучникам защитники Ижеславца!
Однако же, несмотря на потери, татары уже подступили к воротам и принялись их ломать, за каждый удар расплачиваясь двумя-тремя жизнями своих воев… Но уже хрустят истончившиеся створки, уже готовы они распахнуться под напором нехристей! Впрочем, внимательно ждет этого мига и сам воевода…
Вот, наконец, с оглушительным треском распахнулись ворота Стрененской башни, и поднялся со стороны поганых восторженный вопль:
— Хурррра-а-а-а!!!
И бросились татары вперед, желая скорее уже ворваться в град орусутов да отомстить им за все подлые нападения последних дней, за собственную беспомощность, за гибель темника Бури, — ведь после его убийства монголы казнили несколько сотен мокшан и даже тургаудов!
— Давай!!!
Не успели добежать поганые до выхода из башни — русичи разом пустили в проход две телеги, груженые камнями. Не зря воевода приказал до поры спрятать их, да снять часть грунта в проходе, чтобы появился уклон! Покатились телеги вниз, а сзади их дружинники за дышла подтолкнули… Затормозили, замерли поганые, так спешащие вперед — а после дернулись было бежать назад, да уперлись в воев, еще не разглядевших опасности! Создалась в проходе давка, куча мала из двух встречных людских волн — и в эту самую толчею татар врезались обе телеги… Прикрепленные к ним копья пробили тела сразу нескольких человек, покуда повозки с камнем окончательно не встали. После чего защитники крепости с усилием перевернули их — одну, а после вторую, закупорив проход двойной преградой. Наконец, прозвучал крик Еремея — и полусотня защитников врат встала за преградой, воткнув в землю острые окончания ростовых червленных щитов и склонив к врагу тяжелые копья…
Поганые, понесшие потери и обескураженные внезапной атакой орусутов, вскоре, впрочем, пришли в себя. Точнее их привели в чувство истошные крики монголов-десятников, обещавшие скорую расправу тем, кто струсит! Отборные вои мокши, половцев и хорезмийцев тумена павшего Бури неудержимо полезли вперед, перебираясь через перевернутые набок телеги, придавленные камнями — но ни один из них не сумел преодолеть сей преграды… Пронзенные стремительными и точными уколами тяжелых рогатин, вскоре уже два десятка татар устлали своими телами землю, превращаясь в новое препятствие для свои соратников!
Однако же тот, кто вел штурм, не собирался терять своих воев понапрасну, жертвуя ими лишь для того, чтобы создать из тел собственных ратников непреодолимый вал… Напор татар ненадолго ослаб — но это было затишье перед бурей! Ибо вскоре в стену щитов русичей полетели вдруг горшки с земляным маслом…
Вспыхнуло пламя на щитах, шлемах и кольчугах дружинников, шарахнулись они назад, охваченные первобытным страхом перед пожирающим плоть огнем, сломали строй, возопив от боли и ужаса! А мгновением спустя в ряды защитников башни ударил убийственный град стрел, спущенных с тетив композитных луков… И на близком расстоянии даже срезни степняков прошили русские кольчуги — погибло не менее полутора десятков русичей! А покуда их соратники прошли бы вперед да встретили ворога, порядка двух дюжин поганых уже миновали телеги и бросились на дружинников — рубя по пути тех, кто еще метался, опаленный жидким огнем, или же корчился на земле, раненый стрелой…
Татары устремились на ратников столь резво, что последние не успели воспользоваться длинными копьями, подпустив ворога вплотную к щитам — и на них обрушились яростные, стремительные удары сабель, палашей, булав! Столь губительные для агарян рогатины вблизи оказались бесполезны — и дружинники поневоле сломали строй. Ибо кто-то попятился, желая отступить назад и уже после уколоть копьем, вновь отогнав им ворога — а иные, наоборот, выпустили из рук древка рогатин и схватились за собственные секиры да мечи… В «стене щитов» появились бреши, в кои тут же устремились нехристи — а стрелки поганых встали уже на вторую телегу и принялись бить в русичей через головы соратников! А на помощь бешено рубящимся в первых рядах покоренным десятники-монголы уже гонят новых воев, обещая трусам смерть — а иные же татары спешно разбирают преграду у первой телеги…
Ратибор хотел было бросить в бой три сотни ополченцев из числа тех, кто подступил к воротам, но покуда держался на расстоянии от стен, избегая перелетающих гродни срезней татар. Но его крепко смутила горящая башня — казалось, что еще чуть-чуть, и пылающие бревна рухнут на головы тех, кто бьется в проходе! Огонь уже начал перекидываться на стены, но его пока успешно сбивают запасенной в кадках питьевой водой дружинники… Болезненно защемило сердце воеводы — но посылать подкрепление на помощь вставшим насмерть ратникам он не стал.
А два десятка уцелевших воев из полусотенного отряда воротной стражи все еще бешено рубятся с ворогом в проходе, задорого продавая свои жизни! Побросав копья, они уже поголовно схватились за секиры — и в каждый удар их вкладывают всю ярость к степнякам, всю за боль за разлуку с любимыми и страх за них! И за каждого павшего русичи забирают жизнь как минимум двух татар…
Однако воевода уже увидел, как поганые вытащили из ворот и скинули в ров остатки разбитых телег и целый ворох камня — а также тела тех, кто успел погибнуть в яростной сече. Также увидел Ратибор, как сквозь ряды татар следует вперед многочисленный отряд всадников — сотни три, не меньше. Это были тургауды Бури — телохранители чингизида, закованные в «дощатые брони» с ног до головы; даже их лошади защищены доспехом! Они следуют вперед безмолвно — обесчещенные и униженные убийством господина, подвергшиеся показательной казни своих соратников, монголы знают, что у них нет иного пути. Только вперед! Только победа! Или же славная смерть в бою…
Ратибор бросил напряженный взгляд на горящую башню, что вот-вот должна обрушиться, но пока держится каким-то чудом, хоть и пылает в полный рост. Затем обратил глаза на все быстрее приближающихся ко рву тургаудов — и, прижав ко рту боевой рог, трижды гулко в него протрубил! После чего бросился со стены вниз, спеша вскочить в седло верного жеребца…
По условному сигналу воеводы бодро порысили к Стрененской башне три сотни конных дружинников, дежурящих у врат внутреннего детинца. С каждым ударом сердца они набирают ход — в то время как татары, наконец, выдавили из прохода в башне последних ее защитников! Но вместо того, чтобы броситься вперед, они поспешили как можно скорее расступиться, растечься по сторонам, дав дорогу бронированным монгольским всадникам… Атака последних разметает жалкие сотни ополченцев орусутов — и тургауды одним ударом достигнут внутренней крепости!