Зло именем твоим
Шрифт:
— В этой пещере надо отсидеться, — сказал бригадир, — дальше идти нельзя.
— Может, ты хочешь сдать нас кафирам? — спросил один из боевиков личной охраны муллы, у которого волосы чуть ли не закрывали глаза, отчего казалось, что у него на лице сплошное оволосение, как у обезьяны.
— Делайте, как говорит бригадир, — сказал мулла.
Сколько они пробыли в этой пещере — ведомо только Аллаху. До снега, это точно. Бригадир выходил из пещеры один, он нашел пастуха и украл у него пару овец. Этих овец они ели — сырыми, разводить огонь было нельзя. Просто
Как ни странно — никто не вставал на намаз, никто не приносил положенного Аллаху, несмотря на то что все они были бойцами за веру, за совершенство таухида, и никто не мешал им совершить намаз. Просто они считали себя мертвецами — а разве положено мертвецу обращаться с мольбой к Всевышнему?
Потом пошел снег. Большие снежинки валились с неба, валились густо из распоротого неба, устилая серую, бесплодную землю снежным ковром. Видимость была — двадцать-тридцать метров, не более. В этот же день бригадир сказал, что можно идти дальше.
Американцы в те дни не летали. Слишком опасно.
Они не знали о том, что в это же самое время уцелевшая группировка моджахедов, численностью примерно в три тысячи человек, выдвинулась в направлении зоны племен из южного Афганистана. Американцы засекли движение колонны — точнее, не американцы, а афганцы, сотрудничающие с американцами. Американцы вызвали самолеты, большие «Б52» с Диего-Гарсии, и они начали бомбить пути отхода моджахедов с большой высоты, находясь над верхней кромкой облачности. Бомбы — по тонне, по две тонны — падали на воинов Аллаха с неба, и никто не видел, кто их бросает, никто не видел, как они падают. Просто они шли — а в серой от падающего снега мгле то тут, то там вздымались султаны разрывов и рушились горы, погребая под собой последних воинов движения Талибан. Из трех тысяч в Пакистан вышло шестьсот человек.
Снег лип к лицу, к глазам, таял на коже. Ноги задубели от холода уже давно, но надо было идти. Все было завалено снегом, и бригадир, шедший первым, не видел, куда он ставит ногу — что перед ним, тропа, камень, осыпь… а может быть, и обрыв. Они шли, не зная, куда и зачем, последние воины разбитой армии, последние воины проигранной и никому не нужной войны, и бригадир вспоминал историю — как британцы вторглись в Афганистан силой в пятнадцать тысяч воинов, а обратно вышел только один.
Может быть, их земля отвергла их? Может быть, Аллах отвернулся от них?
Потом они увидели человека. Вернее — бригадир увидел человека. Это был старик в теплой одежде, на нем была меховая безрукавка из бараньей шкуры мехом вверх, теплые сапоги, и в руках у него был длинный посох. Он сидел на камне, похожий на привидение, и смотрел на идущих к нему одичавших, измученных, вооруженных людей.
Бригадир сначала подумал, что он бредит. Потом понял — нет, не бред…
— Ас салам алейкум, отец, — сказал он, — да пребудет с тобой Аллах.
— Ва алейкум ас салам, — ответил старик, — и твои стопы пусть направит Всевышний.
— Здесь есть… американцы?
— Какие американцы? — с достоинством ответил старик. — Здесь
Бригадир понял, что они вышли в зону племен, в Пакистан. И — потерял сознание, рухнув прямо под ноги старику.
* * *
Встал он лишь через три недели. Лихорадка мучила его, местные отпаивали его горячим молоком и травами, и местный знахарь — а врачей в этих местах никогда не было — отступился от него. Но бригадир выжил — вопреки всему и несмотря ни на что.
Через две недели он впервые смог встать. Держась за глиняную стену, чтобы не упасть, он вышел в комнату, где сидели у очага мужчины, отощавший, заросший свалявшейся бородой, с дикими глазами. В центре большой комнаты горел очаг, и около него на подушках сидели мужчины, в том числе и мулла Омар, и пили горячий чай с очага. Он чуть не упал — но его поддержали, усадили рядом с ними и дали большую кружку обжигающего чая.
Вечером к нему пришел мулла Омар. Один. Присел возле лежака, сделанного из досок — доски были от ящиков, в какие шурави упаковывали в свое время бомбы, снаряды и ракеты. Здесь все шло в дело, ничего не выбрасывалось.
— Аллах оставил нас жить… — сказал мулла, — но орудием своей воли он избрал тебя, неверный… Никогда не думал, что так произойдет…
Бригадир улыбнулся непослушными, обметанными лихорадкой губами.
— Аллах принимает к себе лишь лучших… — сказал он, — мы недостойны высшего общества. Поэтому он оставил нам наши жизни…
— Ты прав, это кара Аллаха за то, что мы проявляли недостаточное усердие на пути его, — сказал мулла, — но если он оставил нам жизнь, значит, он ждет от нас продолжения нашей борьбы. Я хочу спросить тебя — готов ли ты идти с нами по пути Аллаха?
— Я неверный.
— Ты можешь принять дават [70]из моих рук, ведь спасутся те, которые уверуют.
Бригадир покачал головой.
— Как знаешь, — сказал мулла, — но знай, что ты отныне мне брат.
И вышел из комнаты.
* * *
Еще через две недели, немного окрепнув, он вышел к дороге на Пешавар, худой, заросший бородой, с автоматом. Остановил автобус, который неспешно шел по горной дороге в Пешавар, как будто не было войны.
— Двести пакистанских рупий… — недовольно сказал водитель, не обращая внимания на нацеленный автомат, — двести пакистанских рупий — и ты в Пешаваре, странник.
— У меня… нет денег.
— Нет денег — не поедешь… — совершенно беззлобно сказал водитель.
Бригадир Шариф протянул водителю автомат. Тот принял его, осмотрел — автомат как автомат, с полным магазином. Не так дорого — но его можно продать на базаре, в этих местах на оружие всегда найдется покупатель. Тем более что автомат пусть старенький — но советский, не китайский, значит, дадут за него хорошо. Поэтому водитель автобуса сунул автомат за сиденье, кивком показал бригадиру — садись.