Зло вчерашнего дня
Шрифт:
«Вот это да! Такая молодая — и уже отличная хозяйка, — умилилась Лина, — повезло же оболтусу Стасику».
— Таким парням, как наш Стасик, всегда достаются самые лучшие девушки, — с легкой досадой пробормотал Денис, словно подслушав мысли Ангелины, и отправился в дом. А Лина задержалась на пороге, чтобы еще минутку полюбоваться юным радостным существом, так гармонично вписавшимся в этот светлый утренний мир, пока еще не замутненный проблемами и хозяйственными хлопотами.
«Картина „Весна“ Боттичелли», — подумала она и, стесняясь глупых сентиментальных слез, подступивших к глазам, развернулась, чтобы пощипать красной смородины прямо с куста.
Однако вскоре выяснилось, что не одна Лина любовалась юностью и красотой девушки.
— Прости, небесное созданье, что я нарушил твой покой. — Красивый баритон разлился с балкона, вплетаясь в гармонию раннего утра. Это Викентий Модестович вторил «Пиковой даме», доносившейся из его комнаты. Он надеялся, что «небесное созданье» наконец поднимет прекрасные очи и улыбнется и ему. Но Серафима, эта легкая юная ласточка, не обращала никакого внимания на пожилого соловья. Она стояла, слегка подняв руки, словно хотела обнять всех сразу: утро, солнце, Лину и весь мир вокруг.
Ангелина, напротив, задрала голову и удивленно спросила:
— А вас, дорогой Викентий Модестович, что заставило пробудиться в столь ранний час?
— Работа, Линочка, работа. Нас с Серафимой ждет новая глава мемуаров. Вечером мы так мало успели. Из-за этих наших ощипанных куриц. Расквохтались: «Ах, твой ревматизм, ох, твой радикулит…» Тьфу!
— Конечно, поработаем, дорогой Викентий Модестович. Только чуть позже, после завтрака, — уточнила Серафима ангельским голоском. Она наконец подняла прекрасные зеленые глаза к балкону и звонко рассмеялась. Наверху, опираясь о перила, словно какой-нибудь граф или барон на старинной картине, возвышался патриарх. Викентий Модестович встретился с девушкой глазами и приосанился.
— Давай поторопимся, — попросил он Серафиму, — нам сегодня предстоит отредактировать целых две главы.
— А вам, Викентий Модестович, нельзя нарушать режим питания. Сами знаете, не маленький, — строго напомнила Серафима. — Я вот только Дениса Петровича накормлю, он, как всегда, на службу торопится, а потом и вы с Ангелиной Викторовной подтягивайтесь в кухню. Признаться, я и сама проголодалась. От здешнего воздуха такой аппетит, нет — аппетитище разыгрался! Кажется, проглотила бы весь этот сад, лес и речкой запила. Ой, у меня мобильник звонит!
Серафима, взмахнув белоснежным подолом сарафана, как бабочка крылышками, упорхнула в дом.
Викентий нежно улыбнулся девушке. Такие свежесть и восторг исходили от этого юного прекрасного создания — хоть на обложку журнала «Здоровье» помещай ее портрет…
«Да, кстати, надо бы поснимать Симу. Похоже, камера ее любит…» — подумал он с азартом фотографа-любителя и сделал запись в планах на день, которые набрасывал всегда, независимо от времени года и дня недели.
— Вы, Викентий Модестович, совсем забросили прежних дам, — не без ехидства напомнила Лина патриарху, — еще бы: у вас теперь новое увлечение…
— У нас работа, — строго одернул Викентий. — А ты мала еще мне указывать. — Он едва сдержался, чтобы не сказать «соплюшка», как когда-то в детстве.
Лина вспомнила, что впервые увидела патриарха, когда училась в первом классе, и не сдержала улыбки. Пока жив Викентий Модестович, она будет чувствовать себя вечной «соплюшкой». Причем с удовольствием.
Викентий и Лина все еще продолжали необременительную утреннюю пикировку, когда из дома вышел довольный Денис. Он сиял так, словно его накормили не домашним завтраком на скорую руку, а королевским обедом в Виндзорском замке.
— Хорошо, что в доме появилась молодая хозяйка, теперь Люсе, да и Олесе полегче будет, — крикнул он с порога и, потрепав Тимошу по холке, отправился пружинистой походкой к своему бумеру.
Едва машина Дениса скрылась из вида, Викентий Модестович и Лина, словно детишки в летнем лагере отдыха, послушно потянулись в столовую.
Стол был изящно сервирован к завтраку. Нет, сервирован — слишком слабо сказано. Стол словно сошел со страниц глянцевого журнала по дизайну. Букет мраморно-белых, только что срезанных колокольчиков красовался на кремовой скатерти посреди светло-бежевой посуды, обнаруженной Серафимой в серванте. Со второго этажа по-прежнему доносились тревожно-прекрасные звуки «Пиковой дамы»: Викентий Модестович включал музыку в комнате по своему настроению — независимо от распорядка дня и желания других домочадцев. Однако обитатели дома не спешили просыпаться. Решив никого не будить, они уселись завтракать втроем: Викентий, Ангелина и Серафима. Лина внезапно подумала: давненько Викентий Модестович не ел с таким аппетитом. В последнее время старик все чаще капризничал, брезгливо заглядывал в тарелку, требовал себе чего-нибудь особенного, вкусненького, мучил придирками домработницу. А тут уплетал обычную манную кашу за обе щеки, словно подросток после спортивной тренировки.
«Чудеса!» — привычно изумилась она, подкладывая в кашу свежую малину. Раннее летнее утро вновь показалось ей прекрасным.
Серафима поставила белый кофейник на поднос и плавно направилась к ним, словно сошла с картины Лиотара «Шоколадница». Девушка в белом сарафане, с молочно-белой кожей, свежая, как летнее утро, подавала им кофе. От этой будничной дачной сценки на душе стало особенно тепло и спокойно. Лина решила, что уже ничто не сможет испортить очарование этого утра. Главное, сохранить в душе, не расплескать, как воду из целебного источника, редкое ощущение покоя и радости до самого воскресного вечера. До новой, суетной и напряженной московской жизни.
Вскоре дом окончательно проснулся, ожил, начал дышать, расправлять занемевшие за ночь части большого каменного тела, заговорил на разные голоса.
В кухню торопливо вошла заспанная Олеся, пытаясь изобразить запоздалое усердие. Потом появилась Люся, растрепанная, слегка растерянная из-за того, что кто-то встал в доме раньше ее. А вскоре ее великовозрастный братец Гарик, сонно потягиваясь и почесываясь, заглянул на кухню и с удовольствием втянул носом воздух, пропитавшийся ароматами домашнего завтрака.
— Ага, в кои-то веки в нашем доме запахло вкусненьким! — заявил он, явно дразня Олесю. И, подмигнув Серафиме, игриво объявил: — Так-так, эксплуатируем детский труд, господа домочадцы?
— Напротив, Серафима сама любезно вызвалась за нами ухаживать, — гордо объявил Викентий Модестович. Всем своим надменным видом он дал понять, что «за нами» сказано только из вежливости. Мол, на самом деле Серафима кормит только его, а остальные — просто примазавшиеся.
— А где же Стасик? — по-матерински ревниво поинтересовалась Люся.