Зло вчерашнего дня

— Итак, дождусь я наконец от вас достойного тоста или нет? — Викентий Модестович окинул суровым взором притихшую компанию и плеснул в бокал немного рубинового вина.

Домочадцы и гости с надеждой уставились друг на друга.

— Тьфу, ну и гадость, — пробормотал патриарх, отхлебнув тягучей красноватой жидкости, — всегда говорил, что «родное» грузинское не может стоить столько же, сколько подмосковные «чернила».

Викентий Модестович испепелил взглядом Василия — это он закупался с утра в дачном ларьке.

— Что ж, придется опять отдуваться самому. Как всегда в этом доме. Итак, внимание! — Оратор постучал ножом по хрустальному бокалу и посмотрел в сторону дочери и ее смешливой подружки.

Те, как всегда, увлеченно болтали на другом конце стола. Дамы испуганно притихли на полуслове, как пятиклассницы при появлении завуча.

— Я предлагаю выпить за нечаянную радость! — предложил Викентий Модестович густым баритоном в манере актера старой мхатовской школы. — Радость — субстанция нематериальная, не поддается ни логике, ни научным теориям. Разве что теории вероятности. Так вот, давайте, друзья мои, выпьем за то, чтобы вероятность стать счастливыми в этом мире стремилась у нас с вами к бесконечности!

Весьма довольный собой, патриарх опустился на место.

— Как тонко сказано! Почему никто не снимал? Где видеокамера? Катерина, куда ты опять пропала?! — подала голос подруга патриарха Валерия. — Викеша, тебе придется еще раз повторить свой блестящий, я настаиваю — блестящий тост! Друг мой, подними бокал, как кубок победителя, — потребовала самозваная режиссерша. — Гарик, снимай хоть ты скорее, черт побери!

Тут все заметили, что внучка патриарха Катерина, свернувшись калачиком, тихо спит в кресле после бурной вечеринки в ночном клубе.

— Как ты права, дорогая Валерия! В этом доме всех волнуют только сиюминутные буржуазные радости, — живо откликнулся Викентий Модестович, — здесь говорят о том, где купить семгу дешевле и остались ли горящие туры на Гоа. В моей семье никто никогда не понимал истинного значения вечности. А точнее — роль кинематографа и фотографий в создании летописи нашей семьи.

— Ну ладно, отец, не ворчи, задвинь спич еще раз, я снимаю! — благодушно объявил сын Викентия Модестовича Гарик, беря видеокамеру и незаметно подмигивая собравшимся.

Не успел Викентий Модестович произнести очередной цветистый тост, привычно глядя в объектив видеокамеры, как все повернули головы к дорожке и грянули дружное «ура!». Оратор тоже недовольно обернулся, но тут же сориентировался и продолжил:

— Слово материально, дамы и господа, мы с вами получили блестящую возможность в этом убедиться! Минуту назад я говорил о нечаянной радости. И Господь услышал мои слова. Извольте видеть: мой внук Стасик привез в наш дом очаровательную девушку.

— Знакомьтесь, это Серафима, — пробасил Стасик, горделиво скосив глаза на ослепительно юную спутницу.

— И шестикрылый серафим на перепутье нам явился, — с чувством продекламировал, глядя прямо в камеру, Викентий Модестович. И широким жестом представил гостью будущим зрителям домашнего видео.

Викентий Модестович неизменно требовал, чтобы все мало-мальски важные события в жизни семьи фиксировались для вечности. Обычно патриарх наговаривал в камеру текст «от автора» нарочито равнодушно, а тут вдруг воодушевился, в его голосе послышались наигранные актерские нотки. Голос автора будущего фильма слегка дрогнул, но это никому не показалось удивительным. Еще бы! Юная красавица могла украсить любую, даже самую рутинную семейную видеосъемку. Ни один киношник на свете, да что там киношник — ни один мужчина не смог бы остаться равнодушным к этой цветущей победительной красоте.

— Серафима, а где ваш брат херувим? — игриво поинтересовался Гарик. Он не сводил с девушки восторженных глаз. Гарик снимал Серафиму вдохновенно, окончательно позабыв про собственного отца, традиционно взвалившего на себя нелегкие обязанности тамады.

Серафима, нимало не смутившись, улыбнулась прямо в объектив видеокамеры, как загадочная и прекрасная героиня немого кино, потом обвела ясным взором домочадцев и улыбнулась еще раз — всем сразу и каждому в отдельности. В эту секунду солнце вышло из-за туч и осветило поляну перед домом. Каждому мужчине, сидевшему за столом, захотелось, чтобы удивительная солнечная девушка улыбалась только ему. И никому другому, черт возьми!

Викентий Модестович приосанился, провел рукой по усам и разгладил «гишпанскую» бородку с проседью. Гарик попытался поиграть мускулами, но получилось не очень, лишь округлое пузцо напряглось под растянутой футболкой. Василий, служивший в загородном доме сторожем и разнорабочим, поспешно и учтиво пододвинул гостье стул. Однако та по-прежнему продолжала стоять, изящно пристроив прелестную ножку на камень. Гостья безмятежно щурилась на солнце, разглядывая всю честную компанию, наверное казавшуюся ей (за исключением ровесницы Катерины) сборищем скучных стариков и старух.

Она и вправду была хороша — эта юная, похожая на утонченных красавиц Боттичелли девушка. Каждый из мужчин подумал тогда с легкой досадой: и почему эта богиня досталась Стасику — обычному, приземленному, если не сказать простоватому парню — а не мне? Есть в этом какая-то высшая несправедливость…

Серафима принадлежала к исчезающему племени натуральных блондинок. Светлые, с золотистым отливом волосы водопадом мелких кудряшек струились на плечи. Зеленые кошачьи глаза сияли, радуясь всему сразу: чудесному дню, солнцу, роскошным цветам в саду, новым забавным людям. Они, эти огромные глаза, лукаво подметили, какое впечатление на сидевших за столом немолодых незнакомых людей производят ее юность, свежесть и красота. Красиво изогнутые пухлые губы рассеянно улыбались. Она отвела волосы с высокого лба, чтобы те не помешали публике разглядеть безупречный овал ее лица. Девушка медлила. Она не садилась за стол, милостиво позволяя присутствующим налюбоваться собой. Так королева не торопится во время ответственных церемоний, позволяя подданным восхищаться властительницей.

Молочно-бледные, совершенные, словно выточенные талантливым ваятелем руки, красиво переходящие в покатые плечи, безупречной формы длиннющие ноги (их почти полностью открывали посторонним взорам короткие шорты), маленькие, острые грудки под обтягивающей футболкой — все это выглядело не вульгарно, не вызывающе, скорее беззащитно и трогательно, как у девочки-подростка. Даже немолодые дамы, сидевшие за дачным столом и не менее придирчиво, чем мужчины, разглядывавшие незнакомку, невольно залюбовались ею. Девушка была прекрасна и выглядела безмятежно счастливой — такой, какими они были давным-давно и уже не будут, наверное, никогда.